Аргентина: Кейдж
Шрифт:
Что-о-о?
В неярком дрожащем свете «лампарильи» буквы вели себя плохо: прыгали, толкались, падали набок. Кейдж сорвал с носа очки, тщательно протер...
«...Дорогие читатели! Дорогая неизвестная мадемуазель за океаном! Мне, всеми признанному и знаменитому, сейчас очень хорошо. Я выпил рюмку прекрасного коньяка, заказал ужин в ресторане и подсчитываю будущий гонорар. Я — герой! А этот, маленький, в очках... Что с него взять? Подумаешь, в очередной раз рискует жизнью, чтобы кого-то спасти! Рискует жизнью — фи! Как это, мадам и мсье, некрасиво
— Ah! Piccolo americano occhialuto! — низким басом изрек усатый итальянец, наставляя карабин. — Questi stupidi americani non parlano nessuna lingua normale!
Схватил за плечо, оттащил к ближайшей стене.
— Beh, come comunicare con voi?
Было темно, и кроме усов Кейдж разглядеть ничего не смог. И слово разобрал только одно.
— Lingua? Ну, я по-французски могу...
— Cosi hanno bruciato all’Inferno, il francese![90]
Не угодил! Крис поднапрягся.
— Einige sprechen Deutsch.
Ствол карабина опустился вниз.
— Это уже лучше, signore, — проговорил усач на языке Гете. — А то до вас был тут один американец, только и умел, что рычать. Я же в зоопарке не служу!
Карабин к ноге, широкие плечи вразлет:
— Сержант Никола Ларуссо! Выполняю совершенно секретное задание!
Окинув взглядом, прищурился недовольно.
— А что, кого покрупнее найти не могли?
Кристофер Жан Грант развел руками. Такая вот беда! Сержант Ларуссо гулко вздохнул:
— Ну, делать нечего. Идите за мной, signore, только осторожнее, стреляют, причем непонятно кто. Не война, я вам скажу, а bordello Negro. На всякий случай: пароль сегодня особый, сам signore полковник придумал.
Поднял вверх палец:
— Santo Graal! Вам, signore, перевести?
— Не надо, — ответил шевалье Кретьен. Подумал и добавил:
— Грамерси!
...В кармане — недочитанное письмо от Хэма, такое же непонятное и странное, как и все, что случилось с ним, Кристофером Жаном Грантом, уроженцем Сен-Пьера, приход Кэлкэшу, что в Луизиане, Штате Пеликанов.
Не было, было. Да и нет.
«...Книгу твою, Кейдж, еще редактировать и редактировать, — писал Эрнест Миллер Хемингуэй. — И это никакая не журналистика, а чистой воды фантастика. Но ты прав: по глотку вина можно оценить весь урожай — выдуманный тобой город, его гибель — судьба всей Европы — мира! Ночью я вышел на балкон, пил виски, смотрел в небо и пытался найти Аргентину — Красное Вино. Не хочу тебя огорчать, Кейдж, но, кажется, я ее видел...»
4
Кнехт — два стальных причальных «грибка» — вынырнул из тумана очень вовремя. Еще несколько шагов, и Анна бы упала — прямо на мокрый темный бетон. Ноги перестали слушаться, трость же, словно желая отомстить за несостоявшийся полет из окна, налилась свинцом. Мухоловка, закусив до боли губы, прикинула, сколько до «грибков». Десять шагов? Нет, больше... Меньше! Девять, восемь, семь...
Она уже почти прошла свой сегодняшний квадрильон. Такси отпустила за двести метров до нужного причала. Пожилой усатый шофер переспросил, причем дважды. Не ошиблась ли мадемуазель? Причал пуст, вечер вот-вот обернется промозглой осенней ночью, к тому же этот (о-ля-ля!) туман...
...Два, один, минус один, минус два. Дошла!
Темный металл наверняка уже успел напитаться холодом, но Мухоловка, ничего не чувствуя, прислонилась онемевшей спиной и закрыла глаза. «Вы из железа, Анна». Маргарита фон Дервиз ошиблась: железо — мягкое, но огонь и молот превращают его в сталь. Сегодня — двести метров, завтра — больше...
...Фуэте! Через неделю! Preparation в IV позиции, двойной pirouette en dehors... И обязательно — при Мареке, ее Мареке! При нем — не упадет.
Но это — через неделю. Долгие-долгие семь дней, упражнения, тяжелая трость в руке, кровь на губах. А пока — Гавр, знакомый причал — и полным-полно времени. Такси подъедет только через час...
Ночь. Набережная. Туман.
Настоящий полковник Александр Пахта уперся, не желая отпускать ее одну, еле-еле уговорила. В портовый город на берегу Ла-Манша они приехали, чтобы встретить целую делегацию. Осмелевшие члены Национального Комитета спешили вернуться из Нового Света в Старый. У Анны имелся свой интерес. Этим же рейсом во Францию должен прибыть Джозеф Зутин, ресторатор и антифашист.
«Оставьте его в покое, никто не трогай костей его». Гитлер — это война! Зачем вам война, мистер Зутин? Спросить — не спросит, но переговорить обязательно надо. Сражение идет на трех уровнях...
Лайнер опоздал из-за шторма в неспокойной Атлантике, но Мухоловка все равно решила приехать на знакомый причал. Зачем, не стала объяснять даже самой себе. Просто пройтись. Просто взглянуть на туман. Сквозь туман...
Ну, а если Европа, то пусть она будет, Как озябшая лужа, грязна и мелка, Пусть на корточках грустный мальчишка закрутит Свой бумажный кораблик с крылом мотылька...Проговорила вслух — и вдруг поняла, что вполне в силах оторвать спину от черной ледяной стали и сделать шаг сквозь серую пелену. Два... четыре!
Мухоловка, глубоко вздохнув, достала из кармана недавно купленного пальто сигареты, зажигалку...
— Если можно и мне, мисс! В следующий раз я угощаю, даю слово!
...Руки в карманах, трехдневная щетина, шарф-удавка, шляпа с огородного пугала набекрень, плащ даже не с чужого плеча — с ближайшей помойки.
Бродяга!
Здороваться не стали. Анна, протянув пачку, высекла кремнем маленький синий огонек. Вначале курили молча, но затем тот, кто пришел из тумана, пододвинулся ближе, заглянув в глаза.
— Плохи дела, мисс? Совсем плохи?
Мухоловка пожала плечами.
— Жива.
Без всякого восклицательного знака, просто как факт. Но бродяга не отставал.
— Бросьте! Ко мне просто так не приходят. Спрашивайте, мисс!
Анна Фогель вдохнула горький дым.
— Скажу сама. Ждете прощения, хотите отсюда уйти? Не стоит, я там уже бывала. Ничего хорошего, поверьте. Оставайтесь на земле, здесь все-таки есть надежда — даже для таких, как мы!