Аргентина: Крабат
Шрифт:
И тут Андреас все понял. Это и вправду — не его сон. И не Отто Гана. И сон ли вообще?
Хинтерштойсер выдернул шприц из докторской ладони, словно редиску с грядки. Поднял Отта Гана за плечи, встряхнул от души.
— Уходить надо только в Валгаллу, доктор, — туда, где янтарный пирс и зал с золотыми щитами. А без Грааля вас туда не пустят, ясно? Вы его найдите сначала, а потом и вопросы насчет жизни задавайте.
Подумал немного — и рассудил:
— Не зря мы с вами кому-то привиделись. Видать, помочь придется. Вы, доктор, нам с Тони только пальцем укажите, в какой стороне
Ответа не дождался. Пещера сгинула, пропал и снег. Камень же никуда не делся. Андреас лежал в спальнике между двух скальных зубьев, продрогший и голодный, до рассвета осталось всего ничего, одеяло сна, и без того тонкое, готово вот-вот истаять без следа. Но доктор Ган был все еще здесь, невидимый и неощутимый. И уже просыпаясь, Хинтерштойсер услыхал знакомый негромкий голос:
— Монсегюр... Монсегюр... Монсегюр...
5
Марек Шадов честно пытался убедить себя, что спит. Отчего бы и нет? Налетался, устал, перенервничал слегка. Потому и сон такой. Белая простыня под самый подбородок, темный незнакомый потолок, бронзовая люстра — и странное чувство абсолютного покоя. Ничего не надо искать, все уже есть, найдено, здесь, совсем рядом. И эти мгновения следует растянуть надолго, лучше — на целую вечность, иначе все кончится, потолок рухнет, и под обломками окажется вся его прежняя жизнь.
...Нет, не окажется. Уже оказалась!
Марек знал, что настоящая боль придет позже, когда он увидит Герду, когда наконец-то встретится с НЕЙ. И ничего уже не исправить, даже если выключить ранец-«блин» в самом поднебесье. Четыре километра до земли — семьдесят две секунды. Не считал — само сосчиталось.
— Говорить ты, как я понимаю, еще не можешь? Я читала — типичная мужская реакция.
Вероника Оршич пододвинулась ближе, обняла, коснулась губами губ. От нее пахло духами, машинным маслом и самую малость — кровью.
— Тогда слушай, Отомар. Я не стану тебя успокаивать, говорить, что это лишь моя вина. Мы падали вместе — и вместе приземлились на эту кровать. Синхронный полет, высший пилотаж! Ничего было не изменить, мы оба знали, что остановиться уже не сможем. А потом в мире стало на одну счастливую женщину больше. У меня нет никакого опыта, об этом написано красным прямо на этой простыне, но из книг знаю, что мужчины любят задавать вопрос: «А что дальше? » Не спрашивай, Отомар, любовь моя. Иначе я отвечу.
Она встала, не забыв завернуться до самого носа, подошла к столику, вытрясла сигарету из пачки. Прежняя жизнь кончилась, и Марек, даже не думая, последовал ее примеру.
Двойной щелчок зажигалки. Сизый горький дым.
— Знаешь, Отомар, женщина, если она действительно женщина, очень похожа на волчицу — чувствительна, игрива, необыкновенно предана, неистова в верности и чрезвычайно отважна. А еще у нее очень сильная интуиция, на грани ясновидения[88].
Марек заставил себя улыбнуться:
— И ей ничего не стоит перекинуть мужчину через загривок и утащить в свое логово. Вероника, кто перед кем оправдывается?
— Я не оправдываюсь, — очень серьезно ответила она. — Я отвечаю на вопрос, тот самый — «что дальше?» Мы солдаты разных армий, Отомар Шадовиц. Но сейчас появился повод все переиграть.
Мужчина покачал головой.
— Переиграть! Волчица чувствительна и игрива... Погоди, погоди! В парке, когда мы только познакомились, ты спросила меня...
Простыня с тихим шорохом сползла на пол. Ее губы не дали договорить.
— Ты не такой догадливый, как считаешь, Отомар, — наконец выдохнула она. — Тогда, на скамейке... О какой ерунде мы с тобой болтали! Глупый, глупый доктор Эшке! Но по поводу вопроса ты не ошибся.
— «Бегущие с волками»?
— Да.
Обе простыни — на полу. Тела вновь сплелись, но теперь им не мешают комбинезоны из плотной ткани. Им ничего не мешает.
— Только не смей думать, Отомар, что я тебя куда-то зову, волоку силком, — успела шепнуть она, прежде чем все слова закончились. — Того, кто в небе, не вербуют, ему указывают маяк. В одиночку — спасаются, вместе — спасают других. Это и есть наше «дальше»... А сейчас мы снова будем падать, падать, падать...
***
Когда он вошел в свой номер, Герда еще спала. Балконная дверь приоткрыта, маленькие лохматые тапочки стоят возле кровати, на столике — аккуратно сложенная «Neue Zurcher Zeitung», явно из гостиничного киоска. Но что-то было определенно не так. Марек Шадов остановился посреди комнаты, вдохнул поглубже...
— Я не курила, — сообщил сонный голос. Девочка привстала, опираясь на подушку, и открыла один глаз. Марек кивнул: точно. Со столика исчезли пепельница вместе с зажигалкой. Самое время похвалить, и не походя, а с полным пониманием.
...Догадалась сразу. Очень сильная интуиция, на грани ясновидения...
— А я курил, — честно признался он. — Две сигареты, кажется. Нет, три.
Если начинать врать, то не с таких же мелочей!
— Ух ты-ы!
Полосатый пижамный тигрик в мгновение ока оказался возле жертвы. Обхватив маленькими, но крепкими лапками, вскинул восторженную мордочку, чтобы заглянуть в глаза.
— Ка-а-ай! Попался! Больше никогда, никогда не будешь меня упрекать! Слышал? Капля никотина убивает лошадь, сигарета — право на издевательство над ребенком! Никотин — витамин! Никотин — витамин!..
Он присел на кровать, прямо на аккуратно застеленное покрывало и принялся снимать пиджак. Ткань сопротивлялась, липла к рубашке, кусала за кожу.
— Не буду, Герда. И... Дай, пожалуйста, сигарету.
Буйный тигрик исчез. Девочка, внезапно став серьезной, закусила губу.
— Сейчас, папа.
Они молча курили, сидя рядом и пристроив пепельницу на стуле. Содранный с плеч пиджак Герда, подняв с пола, повесила на спинку.
— Ты можешь ничего не рассказывать, Кай, — наконец сказала она. — И я могу ничего не рассказывать. Нет, все-таки скажу. Мне снилось очень-очень страшное. Шанхай, я тогда была еще совсем маленькая. Ночью в нашу комнату вошли какие-то чужие, с оружием. Они искали Королеву... маму, ее, к счастью, не было. Меня не тронули, а няню стали бить, она сильно кричала. Я это вижу во сне и тоже кричу. Королева водила меня к доктору, он таблетки дал...