Архаические развлечения
Шрифт:
Но на четвертый вечер первые же из произнесенных Фарреллом вступительных слов по поводу исчезновений и посещений заставили Бена вскочить на ноги и, наклонясь к нему через стол, проорать во все горло взбешенную исповедь:
– Черт бы тебя побрал, Джо, припадками я страдаю, припадками! Ты о припадках что-нибудь слышал? Что такое «нашло», знаешь? Слыхал, как люди катаются по полу, изрыгают пену и с разбегу башкой врезаются в стены? Как они утром отправляются на работу, а приходят в себя два дня спустя в камере для алкашей, в психушке, в интенсивной терапии? Ну, что-нибудь забрезжило у тебя в голове? – он заикался и трясся от гнева, мелкие мышцы подрагивали под кожей, отчего
– Эпилепсия? – собственный голос прозвучал в ушах Фаррелла, как приглушенная мольба о подачке. – Но ты не пропустил ни одного урока в школе. Это я гулял, как хотел.
Бен потряс головой, нетерпеливо прерывая его:
– Эпилепсия тут не при чем. Никто не может объяснить мне, что это такое. И пока мы были мальчишками, ничего подобного со мной не случалось, все началось… – он запнулся лишь на мгновение, – …после университета.
И Бен, изумляя Фаррелла, улыбнулся, впрочем, то была лишь губная судорога, такая же краткая, как запинка.
– На самом деле, у меня было два приступа, еще когда мы жили на Десятой Авеню. Просто один раз ты отсутствовал, а в другой тебя до того занимала какая-то девушка, что ты бы и летающей тарелки не заметил. И потом, те припадки были гораздо слабее.
Зия нечувствительным образом испарилась из комнаты – когда ей хотелось, она умела уйти незамеченной. Фаррелл произнес:
– Ты должен был мне сказать.
Бен снова сел, гнев его выдохся с такой же пугающей внезапностью, с какой вспыхнул.
– Ничего я должен не был. Ничего.
– А что я, по-твоему, воображал, глядя, как ты ежишься, уклоняешься от разговора и ходишь по дому на цыпочках? Какого черта, что страшного случилось бы, если бы ты мне сказал?
Бен молчал, с такой силой разминая горло, что на коже загорались отметины от пальцев. В конце концов, он заговорил:
– Джо, в нашем университете до сих пор не могут понять, что им делать с женщинами, требующими равной с мужчинами оплаты. Они тут терпят черных и чикано единственно из страха – и при этом ждут, что их за это похвалят, – они неприкрыто их ненавидят, они едва ли не крестятся, когда проходят мимо единственного во всем ученом сообществе человека, имевшего смелость открыто признать, что у него диабет. Попробуй представить, что случится, если они проведают о моих припадках. Я никогда и никому, кроме Зии, о них не говорил. И клянусь Богом, лучше бы и тебе о них было не знать.
– Ах ты ж, Господи, – сказал Фаррелл. И с сильнейшим чувством облегчения, вызванного обновившейся уверенностью в себе, принялся за фруктовый пирог. – Да разве я проболтался, когда ты посвятил стихи Лидии Мирабаль? Ее ухажер, Пако, что ни день, ловил меня после школы и практиковался на мне в акупунктуре, а я все равно держал рот на запоре. Правда, все больше в пределах Восточной Двадцать девятой улицы, но все равно, держал же.
Бен молча глядел на него через стол. Фаррелл спросил:
– Слушай, а на занятиях этого с тобой никогда не случалось? Вообще в рабочее время? – Бен едва заметно передернул сгорбленными плечами, и Фаррелл счел это подтверждением. – Ну вот, ну, и что они могут с тобой сделать? Ты же звезда, ты большой человек, на следующий год ты с ними подпишешь контракт и после этого вообще сможешь не появляться в кампусе. Брось, Бен, нашел тоже о чем беспокоиться.
Бен коснулся его запястья – так вяло, что Фаррелл мгновенно содрогнулся всем телом – и вышел из столовой, а Фаррелл еще долго сидел, созерцая лужицу света под лампой и переставляя с места на место перечную мельницу. В конце концов, почувствовав, как холодный нос Брисеиды ткнулся
– Я знала, что с ним происходит, да, – сказала Зия, – и точно знала, где он. Но сделать я ничего не могла.
– Я мог что-то сделать, – сказал Фаррелл. – Я мог привести его домой. И в черт знает насколько лучшем виде, чем те двое.
– Ты бы не смог его отыскать. А если б и отыскал, то, уверяю тебя, не существует и малейшего шанса, что ты знал бы, как с ним поступить, – она продолжала размеренно поливать растения. – В каком-то смысле, то, что его нашли те двое было наилучшим исходом. Но ожидание от этого легче не стало.
– Да уж представляю себе, – от всего сердца согласился Фаррелл. – Особенно если точно знаешь, где он и все такое.
И надувшись, будто тринадцатилетний подросток, он добавил:
– Если ты полагаешь, что я собираюсь расспрашивать тебя, от кого ты получила столь конфиденциальные сведения…
Проворное лукавство, от которого у Фаррелла еще при первой их встрече перехватило дыхание, вспыхнуло в глазах Зии, помедлило и исчезло.
– Да вон от нее, – сказал она, указав подбородком на Брисеиду, которая сидела у Фаррелла на ноге и крепко спала.
Помыв тарелки, Фаррелл побрел в свою комнату. Упражнения в этот вечер получались у него из рук вон плохо, а всю ночь ему снилось, будто он вываливается то из одной, то из другой лодки. Каждый раз вместе с ним в лодке оказывались Эйффи и Бен, причем Эйффи все норовила спасти его, а Бен ей не позволял.
С этого вечера уже никто иной как Фаррелл чаще прочих пропускал обед, время от времени завтрак, а пару раз отсутствовал дома и весь конец недели. Его отлучки были достаточно обоснованы – репетиции с «Василиском» отнимали куда больше одного дня в неделю, даже если не предвиделось никаких выступлений. Одна задача, чисто техническая, состояла в том, чтобы переделать все аранжировки ансамбля, включив в них лютню, другая, отличавшаяся меньшей четкостью постановки, сводилась к необходимости для «Василиска» приспособиться к звуку и манере Фаррелла – и наоборот. Фаррелл и не ожидал иного, ему уже случалось проходить через исполнение подобных ритуалов. К чему он не был вполне готов, так это к пикникам, отнюдь не напоминавшим импровизированные обеды вскладчину – с зажариванием мяса на берегу Залива, игрой в волейбол и далекими прогулками с рюкзаком на спине – его постоянно приглашали участвовать в каждой из этих затей. Он даже как-то пожаловался Хамиду:
– Почему им так не терпится стать одной семьей? Мне нравится, как они играют, но постоянное пребывание в чьих-то объятиях меня утомляет.
– Деревенский склад мышления, – ответил Хамид. – Лига в значительной мере поощряет его своими баронствами, гильдиями, содружествами и тому подобным. Люди приучаются оперировать понятиями малых групп, кланов, это значительно упрощает восприятие действительности, но потом от такого подхода уже не так легко отделаться.
Он улыбнулся на присущий ему манер – долгой, обнажавшей лишь краешки зубов улыбкой, от которой почему-то становилось не по себе – и прибавил: