Архаические развлечения
Шрифт:
Налетел несильным порывом теплый ветер, встревожив птиц помельче, они начали неуклюже и неуверенно вспархивать в клетках.
– Да просто вижу это время от времени. В зеркале.
Пошли дальше. Бен говорил теперь легко, почти болтая, перескакивая с одного на другое.
– На самом-то деле и Эгиля не следует записывать в заурядные, вечно всем недовольные землепашцы. Он тоже хлебнул лиха. Я не говорил тебе, что он три года прожил в рабстве в Марокко? Женился там, ребенка родил, но потом налетела шайка датчан, и он с ними ушел. И при Хаврсфьорде он побывал,
– С семьей-то в Марокко что случилось? Он ее потом отыскал?
Но Бен не слышал его. Он опять потирал горло, с силой оттягивая кожу.
– Джо, ты не понимаешь, ты не можешь представить себе этой жизни. Запахов, тьмы под деревьями. Они очень много поют, сама их речь все время колеблется на грани пения. И погода, Боже ты мой, ночь напролет слышно, как замерзшие на лету птицы со стуком падают на кровлю. Не думаю, что где-нибудь еще есть такая погода и такая тьма.
Пробегавший мимо ребенок тюкнул Фаррелла по лодыжке, испачкав штанину чем-то зеленым и мокрым. Фаррелл нагнулся, чтобы стереть пятно, и спросил, стараясь сохранить тон ворчливого безразличия:
– Как это у вас происходит? Ты вызываешь его, связываешься с ним, что вообще ты делаешь? Ты в состоянии этим управлять?
Бен не ответил и не обернулся к нему. Фаррелл не трогал его, пока они не дошли до вольера гиеновых собак с мыса Доброй Надежды, там-то он и взорвался:
– Не можешь ты этим управлять! Он приходит, когда захочет, так? Припадки! Черт подери, это гораздо больше похоже на поздний период доктора Джекилла, тютелька в тютельку!
Он не понимал, до какой степени рассержен и до какой глубины потрясен, пока не услышал собственного голоса.
Бен, наконец, повернулся к нему лицом, обхватив себя руками за плечи, словно защищаясь от некой разрывающей его на части стужи, которой даже Эгиль Эйвиндссон не смог бы вообразить. Никлас Боннер, вот кто понял бы его. Никлас Боннер знает, что такое холод.
– Все не так просто, – Фаррелл едва услышал Бена, но собаки прервали безостановочный бег трусцой по кругу и подтянулись поближе, свесив слюнявые пятнастые языки и обратив к Бену с Фарреллом морды, придававшие им сходство с летучими мышами. – Он ведь тоже не в состоянии этим управлять. Он приходит не потому, что ему так хочется.
– Стало быть, налицо нарущение гражданских прав, – сказал Фаррелл. Он начинал ощущать, как основательно ободраны его ребра. Еще и голова начинает болеть. – Расскажи мне, как вы это делаете.
Ответ был тих, ясен и звучал на удивление торжественно:
– Я люблю его, Джо. То, что происходит между нами – это обмен, совсем как в любви. Он жив в своем мире, точно так же, как я в моем. Мы нашли способ обмениваться временами – на десять секунд, на пять минут, на полдня, на двое суток. Просто сейчас все немного вышло из-под контроля. Совсем как в любви.
Мимо прошел
– А может быть, это больше похоже на шуточку Граучо Маркса, помнишь?
– насчет того, как он подцепил брайтову болезнь, а Брайт подцепил его.
Казалось, он собирался коснуться Фаррелла, но не смог отвлечься от себя дольше, чем на мгновение.
– Джо, никто ни черта не знает о том, что значит быть викингом девятого столетия, никто, кроме меня. Знают дурацкие стихотворные формы, знают даты, королей, похоронные обряды, знают, кого победили датчане, а кого юты. Но никто, ни один человек в мире, не сможет рассказать тебе викинговского анекдота. Только я, понимаешь? Хочешь, расскажу?
– Если это насчет двух шведов, то я его уже слышал, – устало ответил Фаррелл. – Я хочу, чтобы ты рассказал мне, куда ты уходишь, как ты туда попадаешь и что испытываешь, когда попадешь.
Он взглянул на часы и добавил:
– И я считаю, что тебе следует сделать это, как можно быстрее, потому что мне уже скоро грузиться в мой зелененький поезд.
Черт, даже подмышки болят. Стар я уже для этого, как и для всего остального.
– Брайтова болезнь, – сказал Бен. Он вновь рассмеялся, на сей раз как прежний Бен, и не сразу сумел остановиться. – Джо, я не знаю, как тебе рассказать. Меня переполняют воспоминания, не принадлежащие мне. Вот эти каштаны, которые ты мне дал – я съел их в этом времени, но ощутил их вкус и в другом. Кто-то там ощутил их вкус.
У Фаррелла подлинным образом отвисла челюсть – ощущение для него совершенно новое.
– Там у всего иной вкус, Джо. Там другой свет, другие созвездия, другие выражения лиц, Господи, да они даже свистят по-другому. По-другому чувствуют. Люди не видят снов так, как мы их видим. Ничего похожего на нас, ничего, – голос Бена звучал достаточно ровно, но челюсти постукивали одна о другую. Он продолжал: – Мне иногда снятся его сны, и я не способен сам выбраться из них, не могу проснуться. Не будь рядом Зии, я бы и не проснулся. И никто бы ничего не понял.
– А рядом с Эгилем есть кто-нибудь? Когда он видит твои сны? – Бен заморгал и нахмурился, словно не расслышав вопроса. Фаррелл сказал: – Техника, вот что мне нужно. Процедура. Произносишь ли ты «Сезам», выпиваешь ли какую-то мерзопакость или спокойно стоишь и определенным образом представляешь себе Эгиля. Расскажи же мне, Бен.
Гиеновые собаки взволнованно приплясывали за прутьями, томимые мрачным нетерпением. Фарреллу казалось, что от них исходит смрад крови, конского навоза и шоколада, он мельком задумался, не учуяли ль они Эгиля, хотя бы как нечто, способное наполнить трепетом их девственный разум. Бен молчал, глядя на них. Фаррелл увидел, что его начальник, робко подбирается к нему и Бену, делая вид, что изучает содержимое мусорных урн.