Архангельскiе поморы

Смирнов А. П.

Бороться съ бушующимъ океаномъ было не привыкать стать старому Бровину: чуть не каждый годъ выдерживалъ онъ такую борьбу. Но бороться съ массами льда, со всхъ сторонъ напирающаго на шкуну, да особенно въ такую темную ночь — это ужь было дло совсмъ другое. Не мудрено, что призадумался старый Бровинъ, призадумались и матросы его, а въ томъ числ и Антонъ. Послдній далеко не былъ трусомъ, но мысль о жен и дтяхъ сжимала тоской его сердце.

«А что, если въ самомъ дл? — думалъ онъ. — Эхъ, правду, видно, ты говорила, Матрена! Недаромъ у тебя предчувствіе было какое-то, да — вотъ и у меня тоже…»

— Что, Василій Семенычъ? — обращался

онъ къ Бровину, — плохо, братъ, дло-то, а?

Тотъ только вздыхалъ и отвчалъ, что противъ Бога идти невозможно, что Онъ захочетъ — тому и быть.

Шкуну, какъ щенку, кидало по волнамъ; страшно трещала она. Каждую минуту трескъ этотъ заставлялъ вздрагивать экипажъ: вотъ-вотъ появится на судн трещина, хлынетъ вода… Но ловкая, не совсмъ еще ослабевшая рука Бровина вовремя успвала поворачивать колесо штурвала, и шкуна избгала опасности.

Долго, долго продолжалась эта борьба, борьба на жизнь или на смерть; экипажъ шкуны давно ужь выбился изъ силъ и потерялъ почти всякую надежду на спасеніе. Но вотъ свтлая полоса зари зааллась на горизонт. Втеръ началъ постепенно стихать; море успокоивалось все боле и боле; валы его становились ужь не такъ громадны и не съ такою силою бились о борта шкуны. Вотъ наконецъ выплылъ изъ-за густыхъ, темныхъ облаковъ красный дискъ полуночнаго солнца, и лучи его освтили картину успокоившагося океана. Легко и свободно вздохнулъ экипажъ «Трехъ Святителей», и горячо, отъ всего сердца помолился онъ за свое спасеніе!

Прибавили еще парусовъ, и шкуна понеслась впередъ.

Прошло часа два, три, и вдали, на горизонт, показались темныя, высокія, заостренныя скалы. Что это? ледъ опять? Нтъ, это земля, берегъ, это — Шпицбергенъ!

— Слава теб, Господи! — перекрестился Бровинъ. — Еще часика три, четыре — и мы дохали. А ну-ка, ребята, поприбавьте еще парусковъ…

Но ребята не тотчасъ исполнили приказанiе.

Они столпились на бак и жадно всматривались на все боле и боле приближающiйся островъ. Суровыя, загорлыя лица ихъ прояснились, засветились улыбкой. Но, увы, радость ихъ была слишкомъ не продолжительна.

Плаваніе по Сверному океану въ высшей степени опасно, между прочимъ потому, что на немъ часто бываютъ туманы. Туманы эти такъ иногда густы и непроницаемы, что въ двухъ шагахъ решительно ничего не видно. Они, если разобрать хорошенько, даже опасне, несравненно опасне самыхъ сильныхъ бурь. Да и не мудрено. Какъ ни великъ втеръ, какъ ни громадны валы, — а все-таки съ ними можно справиться искусному рулевому… Но что можетъ подлать этотъ рулевой, если онъ не только не видитъ пути, по которому детъ, но даже не видитъ и товарищей своихъ на палуб — онъ слышитъ только ихъ голоса. Куда направитъ онъ судно? Быть можетъ, вместо того, чтобъ держаться свободнаго отъ льда моря, онъ направить прямо на какую-нибудь ледяную гору, которая и обрушится всей своей тяжестью на бдное судно и раздавить его. Однимъ словомъ, въ такое время приходится действовать наудалую, наугадъ, и во всемъ положиться только на Бога. Вотъ потому-то туманы въ Сверномъ океан страшны даже и для самыхъ опытныхъ, закаленныхъ въ буряхъ моряковъ: никакая опытность, никакой навыкъ здсь ни къ чему не годятся.

И такъ, непродолжительна была радость нашихъ путешественниковъ. Съ ужасомъ замтили они, что вдругъ надъ поверхностью моря началъ подниматься легкій туманъ. Сгущаясь все боле и боле, туманъ этотъ въ какихъ-нибудь полчаса сплошной массой обхватилъ весь океанъ,

и сквозь эту массу чуть-чуть проглядывали тусклые солнечные лучи. Недавно миновавшая опасность сменилась новой, еще боле страшной.

Теперь Бровину приходилось или плыть наугадъ, или бросить якорь, если только, конечно, позволить это глубина океана. Онъ ршился на послднее.

— Ну, ребята, — сказалъ онъ, — что будетъ, то будетъ — киньте-ка лотъ!

Лотъ кинули. Оказалось, что глубина была не очень значительная, такъ что позволяла спустить якорь.

Въ одну минуту собрали паруса, зазвенла якорная цпь, скатываясь съ вала; съ плескомъ упалъ въ море стопудовый якорь — и шкуна остановилась.

Опять пріуныли матросы, опять страшная мысль о гибели заставила тоскою сжаться ихъ сердца…

«Господи! — думали они, — неужели Ты затмъ только спасъ насъ, чтобъ опять дать погибнуть… погибнуть недалеко отъ берега… А что, какъ вдругъ гору нанесетъ на насъ ледяную?..»

Смлы, отважны поморы, а все-таки мурашки забгали у нихъ по спин при такой мысли.

Двое изъ нихъ, очень еще молодые ребята, которымъ въ первый разъ привелось пуститься въ такое дальнее, опасное плаванье, — пріуныли больше другихъ. Они начали роптать на Бровина и приставали къ нему, чтобъ онъ тотчасъ же снялся съ якоря и продолжалъ путь.

— Берегъ рукой подать, — говорили они, — авось додемъ благополучно, а на мст хуже стоять. Ну, какъ да льдина вдругъ подойдетъ сзади, либо сбоку… Что тогда будетъ…

Бровинъ, самъ сильно встревоженный, успокоивалъ, насколько могъ, новичковъ.

— Братцы! — говорилъ онъ, — хать теперь впередъ, или на мст стоять-все едино… Ъхать — хуже, пожалуй… Вы вотъ не знаете, сколько тамъ льду у береговъ, а камни подводные… Не слыхали про нихъ?

Одинъ изъ ребятъ, Данило, согласился съ Бровинымъ, что точно оно — хать впередъ хуже, а особливо коли камни подводные есть; но другой, Яковъ, стоялъ на своемъ.

— Полно вамъ спорить-то, полно! — говорилъ Бровинъ. — Богу вотъ лучше молитесь. На Него, Батюшку, вся надежда… Вотъ только бы туманъ поразсялся…

Но туманъ не только не разсивался, но сгущался все боле и боле.

Вдругъ шкуна получила страшный толчокъ; раздался трескъ.

— Ледъ, ледъ напираетъ! — закричалъ Яковъ. — Господи!.. Василій Семенычъ! что мы теб говорили-то!..

— Багры, скорй багры! — скомандовалъ Бровинъ.

— Багры, братцы! — повторилъ за нимъ и Антонъ, который все время стоялъ у мачты и ни на минуту не терялъ присутствія духа.

Вс бросились къ баграмъ и навалились на нихъ грудью. Долго работали они, ободряемые Бровинымъ, который самъ помогалъ имъ; но, наконецъ, совершенно усталые, обессиленные, бросили свою безполезную работу. А льду наносило все боле и боле. Онъ страшно напиралъ на шкуну, и она такъ трещала, что каждую минуту можно было ожидать ея разрушенія.

— Шлюпку, шлюпку спущай! — крикнулъ Бровинъ. — Съ кормы или съ носу!

Вс бросились къ шлюпк, и въ одну минуту спустили ее. Но, о ужасъ! вмсто всплеска воды послышался глухой стукъ. Ледъ былъ и у кормы! Вытащили шлюпку и спустили ее съ носовой части, — но и тамъ то же самое… Ледъ со всхъ сторонъ окружилъ шкуну и сжалъ ее въ желзныхъ объятіяхъ. Гибель была неизбжна.

Яковъ съ Даниломъ чуть не навзрыдъ плакали, ломали руки. Прочіе, боле бывалые, опытные матросы, не кричали, не плакали; они знали, что гибель неминуема, и во всемъ положились на Бога.