Архипелаг Исчезающих островов(изд.1952)
Шрифт:
— А то уйдете к себе в Восточно-Сибирское море и бывшую Последнюю не увидите…
Но даже тени сходства не было у нового города с той бедной деревенькой из двадцати изб, которая приткнулась на краю света, у студеного моря, и название свое — Последняя — получила потому, что дальше не было, не могло уже быть деревень.
Перед нами развертывался новехонький деревянный город, будто только что соскочивший с верстака. И пахло в нем весело, как в недавно срубленной избе, — смолой и стружками.
Подобно большинству наших северных
И древесная пыль (в городе работало несколько лесопильных заводов) носилась, искрилась, плясала повсюду, будто это крупицы золота раскачивались в воздухе на солнечных лучах.
Таежное золото — штабеля сибирского леса проходят по реке сплошным потоком. Где-то в верховьях рубят ели, мачтовые сосны, мощные трехобхватные дубы, сбивают из них плоты или грузят на баржи и гонят вниз, к Океанску, к воротам в океан. Здесь поджидают лес гигантские лесовозы, чтобы доставить во Владивосток, в Архангельск, в Мурманск и т. д.
Машина обогнула белую статую Сталина, возвышавшуюся посреди площади. Сталин в своей длинной развевающейся шинели стоял на каменной глыбе и указывал вытянутой рукой на север. Потом потянулись многоэтажные дома с балконами. На подоконниках пестрели цветы. Южный ветер надувал занавеси, будто то были паруса. Многоэтажные корпуса плыли под парусами все дальше и дальше на север…
Замелькали молоденькие деревца на бульваре.
— Прошлой весной пионеры высаживали, — прокомментировал с гордостью Овчаренко.
Он то и дело оборачивался к нам — видно, ему доставляло удовольствие показывать новым людям город.
Но вот, подскакивая на бревенчатом настиле, машина выехала за пределы Океанска и двинулась на север вдоль реки. Овчаренко уже не вертелся на своем месте рядом с шофером, не оборачивался к нам, а сидел понурясь, надвинув фуражку на глаза. Настроение его испортилось.
Мы с Андреем молчали, догадываясь, куда он везет нас.
— Стоп! Тут! — сказал Овчаренко, придержав за плечо шофера.
Мы вышли из машины.
Она стояла на пустынном, лишенном растительности мысе. Длинная коса вдавалась далеко в море, напоминая волнорез.
— Соленый Нос?
— Да.
Поодаль, за решетчатым забором, белели метеорологические будки, торчала мачта с флюгером, еще дальше виднелось несколько бревенчатых домиков.
Метеорологической станции не могло быть здесь во времена Петра Ариановича. Но пейзаж, надо думать, остался без изменений.
Так ясно представлялся он в моем воображении, что я не удивился, увидев его: серые скалы, плоский галечный берег, на котором смирно сидело пять или шесть лохматых сибирских лаек, и над всем этим — северное небо.
Именно таким ожидал я увидеть здешнее небо, хотя теперь был июль, а Петр Арианович и Овчаренко пытались бежать в
Как часто снились мне и этот пустынный берег, и невеселая гладь тундры, и три раскачивающихся силуэта, неотвратимо приближающихся сзади…
— Название “нос” — обычное у северян, — донесся до меня голос Овчаренко. — “Нос” — это значит “мыс”: Канин Нос, Святой Нос… А Соленым его назвали оттого, что речная, пресная вода смешивается тут с соленой, морской…
Затем он упомянул о значении недавно построенной метеостанции Соленый Нос. Говорил Овчаренко очень громким, бодрым голосом, отвернувшись от нас. Я понял его. Друг Петра Ариановича старался с простодушной деликатностью разрядить нервное напряжение.
Море, одно бескрайное море было впереди. Море и небо. Линия горизонта стерлась между ними…
Андрей тронул меня за рукав.
— Поехали, Леша, — сказал он тихо. — В двадцать один час у тебя разговор с Москвой, а я созвал совещание научных работников.
— Сейчас!.. Вот я стою здесь, на этом берегу, и все-таки не верю! Я не могу поверить в то, что Петра Ариановича нет… А ты?
Андрей молчал.
— Не знаю, — уклончиво сказал он, смотря вдаль. — Не зря же моряки говорят: океан — могила храбрых…
Это был предпоследний день нашего пребывания в Океанске. Ночью получено было “добро” Москвы, то-есть разрешение на выход в море, а на другой день утром “Пятилетка”, осторожно разворачиваясь против ветра, двинулась мимо лесовозов вниз по реке. В толпе провожающих виднелась и невысокая, коренастая фигура нашего нового друга, которого мы успели полюбить за эти несколько дней. Он постоял на пирсе, помахал нам рукой, потом почти бегом кинулся к зданию порта.
Тотчас же по рее, свисавшей с мачты на крыше, помчались вверх сигнальные флажки: сначала флажок с тремя полосами — синей, белой и синей, за ним — треугольный, как бы перечеркнутый крестом, и, наконец, четырехугольный, с маленьким красным крестиком в центре.
Это был прощальный привет Большой земли. Согласно морскому церемониалу, Овчаренко желал нам счастливого плавания и удачи.
Разноцветные флажки побежали по реям лесовозов, замелькали, забились на ветру. Пожелание Овчаренко было подхвачено и повторено всеми океанскими пароходами, стоявшими на рейде.
Капитан Тюлин приказал поднять ответный сигнал: “Благодарю”.
Мы миновали Соленый Нос. В скулу борта тяжело ударила волна и разлетелась ослепительно белыми брызгами…
Глава вторая
НА ТРАВЕРЗЕ МИРАЖА
Туман уходил на запад.
Только низкая голубоватая дымка стлалась над морем, создавая странную зрительную иллюзию. Водная поверхность как бы приподнималась, море парило, как говорят на Севере.
И признака льдов не было на горизонте. Ледовый прогноз, полученный для восточной части моря Лаптевых, был благоприятным и полностью оправдывался.