Архипелаг Исчезающих островов(изд.1952)
Шрифт:
Андрей стоял у трапа в полном походном снаряжении, в высоких унтах, с “Фэдом” через плечо, похлопывая огромными рукавицами одна о другую, — только это и выдавало его волнение. Снизу, со льда, раздавался голос Сабирова, который ворчливо торопил с отправлением.
Вот никогда не думал, что придется стоять так друг против друга, решая, кому идти к Земле Ветлугина, а кому оставаться на борту корабля, потому что для нас двух в вездеходе не будет места!..
И в это время я почувствовал на себе взгляд Степана Ивановича, умный, добрый, внимательный.
Что-то блеснуло в его взгляде, какая-то мысль.
Я с надеждой смотрел на него.
— Ты изучал радиодело, Алексей Петрович, — сказал Степан Иванович и замолчал.
Ну конечно! Это был выход из положения!
На Северной Земле и на мысе Челюскин я изучил радиодело, освоил вторую профессию, — тогда это носило особое, трудно произносимое название: “взаимозаменяемость”. Сейчас я мог заменить Таратуту, тем более что работа на походной рации была несложной.
Таратута побледнел, хотел что-то сказать, но только сделал глотательное движение, будто у него пересохло горло.
— Я отвечаю за всю экспедицию, — сказал я.
— Я помогу тебе. Мы все поможем тебе! — Степан Иванович повел рукой в сторону Федосеича, Вяхирева и Синицкого, стоявших на палубе.
— Конечно, Алексей Петрович! Поможем, Алексей Петрович!.. — раздалось в ответ.
Один Таратута был недоволен новым вариантом. Он сердито откашлялся.
— Начальнику экспедиции — идти в разведку? — пробормотал он и оглянулся на старшего радиста, ища поддержки.
— А это не разведка, — поправил Синицкий. — Это решающий этап экспедиции!.. Алексей Петрович и Андрей Иванович должны оба участвовать в решающем этапе!
Я оставил инструкцию Федосеичу и Степану Ивановичу, хотя в ней не ощущалось особой нужды — все было ясно и без инструкции: “Пятилетке” продолжать дрейф со льдами, огибающими препятствие, на выходе из зигзага взять нас снова на борт.
Переодевшись, я быстро, следом за Андреем, спустился на лед.
Сабиров и Андрей сверили часы. Последний, решающий этап экспедиции начат в 15 часов на координатах…
Провожающие приветственно замахали шапками. Таратута что-то кричал мне, усиленно жестикулируя, кажется напоминал о каких-то хрупких деталях аппаратуры, но его почти не было слышно за гулом мотора.
Тынты Куркин включил третью скорость. Вездеход медленно всполз на ледяной вал и перевалил через него. Впереди белели новые, еще более высокие валы.
— Сейчас мы здесь, — показал Андрей наше место на карте и отметил его карандашом. — Где-то остановимся?..
Я положил карту на груду спальных мешков и разгладил ее, как вдруг что-то завозилось под рукой. Из-под мешков вылезла черная лохматая собака и, зевнув, почесалась задней ногой. Это был Ротозей, самая ленивая собака из всех, которых мы везли с собой на Землю Ветлугина.
По-видимому, питая особое расположение к Тынты, она сбежала за ним по трапу, некоторое время присутствовала при запуске и опробовании мотора, потом,
Только толчки и качка заставили пса очнуться.
Как всегда, Ротозей проснулся в меланхолическом настроении. Косо поглядел на нас, приподняв ухо, затем, как ни в чем не бывало, принялся вычесывать блох.
— Он нам блох напустит! — вскричал Андрей.
— Традиция, брат, — сказал я, отталкивая пса ногой. — Ни одно открытие в Арктике не обходилось без собаки. Почитай-ка описания открытий…
Но Ротозей нарушил традицию.
Шум мотора и резкие толчки действовали ему на нервы. Он пополз на брюхе по полу, неуклюже спрыгнул с вездехода и, быстро перебирая мохнатыми лапами, побежал назад к кораблю.
Путь вездехода пролегал строго на север, через настоящий ледяной лабиринт. Мы то ныряли в ущелья, и тогда наш корабль исчезал за торосами, то взбирались на гребень и снова видели свою родную “Пятилетку”. Она делалась все меньше и меньше.
Мы продвигались не очень быстро — в среднем по две — две с половиной мили в час, то есть около пятидесяти миль в сутки. Правда, немало времени отнимали объезды — торосы поднимались в отдельных местах на пятнадцать метров.
Вдобавок нас сносило дрейфующими льдами в ту же сторону, что и “Пятилетку”. Приходилось учитывать снос при прокладке курса.
Две мили в час — это, конечно, немного, но ведь путешествие по пловучим льдам — одно из самых трудных путешествий. Двигаться мешают неровности льда, торосы, достигающие иногда высоты шестиэтажного дома, подтаявший мягкий снег, в котором вязнут гусеницы.
Каково же было путешественникам, которые шли пешком? Зачастую они не шли, а ползли и считали большим достижением, если за день удавалось пройти милю.
Впрочем, нам и в вездеходе доставалось.
Ледяные валы напоминали доты и дзоты, а глубокие ямы между ними — крепостные рвы. Мотало и кидало нас так, что иной раз согласился бы вылезти и идти пешком. Казалось, утлое суденышко швыряет штормом. То вездеход проваливался вниз, так что заходилось сердце, то начинал с ревом и скрежетом взбираться вверх, принимая почти вертикальное положение.
Обязанности в пути распределены так: Тынты управляет машиной, я прокладываю курс по карте, Андрей держит в поле зрения морское дно.
Сосредоточенное, серьезное лицо моего друга склоняется над эхолотом. На четырехугольное отверстие, в которое видны квадратики медленно передвигающейся кальки, падает конус света от лампы.
Звуку приходится сейчас проделывать двойную работу: помимо толщи воды, пронизывать еще и толщу льда, и Андрей в своих расчетах делает поправку на это.
Морское дно под нами — ровным-ровнехонько, как асфальт шоссе. Ни ухабов, ни рытвин! Резкий контраст с тем, что делается наверху, на поверхности пловучих льдов… Вот бы прокатиться по дну на вездеходе! Единым духом (“с ветерком”, — как говорят шоферы) домчал бы нас Тынты до Земли Ветлугина!..