Архив
Шрифт:
Аркадий бегал по комнате, его глаза горели черными кострами. Гальперин понимал — это чувство надо исторгнуть, оно мучает, как юношеская перезревшая плоть, демонически воспаляя сознание…
Лихорадочным движением Аркадий принялся шарить по карманам, перебирая какие-то бумажки.
«Был ли я таким? — спрашивал себя Гальперин. — Нет, я был другим. Мы были другими, снисходительней, добрее. На многое не обращали внимания, хотя и тогда уже многое становилось непонятным. Эйфория двадцатых годов истончалась, наступали зловещие тридцатые. Но все равно мы были другими… А он? В кого он такой? И сколько
Сын казался Гальперину маленьким мальчиком в лесу. Точно щепку в бурном водопаде, его захлестывали нервные волны. Воистину, нет сил, сравнимых с силами, которые пробуждают национальные чувства, — капканы, что расставила природа человеку, если следовать идее, что человечество не вечно. Человечество исчезнет, как все в мироздании. И человек, не ведая о грозящей ему катастрофе, лезет в этот капкан. Гальперин давно пришел к мысли о том, что деление людей на расы и национальности есть не что иное, как раковая опухоль, заложенная в человечество природой, коварная ловушка. И как человеческий мозг, это удивительное творение, не может распознать эту уловку? Наоборот, с охотой клюет на приманку, не ведая зловещего финала, где не будет ни победителей, ни побежденных…
Гальперин догадывался, о чем сейчас поведает Аркадий. Только зачем он таскает с собой эти записки, смешной какой. Носит их, точно сердечник таблетки валидола.
— Вот! — крикнул Аркадий. — Они кивают на Федора Михайловича. А вот что писал Достоевский критику Ковнеру… Слушай!
— Да я знаю, — отбивался Гальперин.
— Ты знаешь. А народ, одураченный провокаторами, не знает. Послушай, послушай… «Я вовсе не враг евреев и никогда им не был». Слышишь? Никогда им не был!.. «У меня есть знакомые евреи, есть еврейки, приходящие ко мне за советами по разным предметам, и они читали «Дневник писателя», и, хотя щекотливые, как все евреи за еврейство, но мне не враги, а напротив, приходят…» Или еще! Подожди! — Аркадий перебирал бумажки, точно вещественные доказательства.
— Хватит, Аркаша, давай о другом, — пробормотал Гальперин.
— Нет, нет… Ты слушай… Лев Николаевич Толстой! Пожалуйста! Граф! Корень и светоч русской нации. Совесть народа… Он пишет, пожалуйста… «Отношение мое к евреям может быть только братское. Я люблю их. Потому что мы, они — все люди — дети единого отца бога… Я тесно сходился с выдающимися еврейскими людьми и знаю их». И вот еще. О юдофобстве: «…больное, позорное чувство», «срамота юдофобства самая отвратительная и адообразная… Здесь все есть, и желчь ненависти, и слюна бешенства, и улыбка предательства, и все, что только могут низвергнуть самые темные низы души человеческой».
— Санкт-Петербург. 1910 год. Издание третье, — с улыбкой обронил Гальперин. — Я, Аркаша, все это знаю. Могу привести еще сотни мыслей на эту тему. От Сенеки до Горького… Но, увы, ум человека не властен над его похотью… А с другой стороны, Аркаша, — казалось, Гальперин удивлялся перепаду мыслей, которые пробудил в нем сын. — Представь на минуту… с точки зрения апологетов «национальных интересов». Ослабь они свои усилия! Активная еврейская ментальность заняла бы такие рубежи, что все национальное отступило бы на второй план.
Аркадий остановился. Нашарил карман, уложил туда свои бумажки, покачал головой.
— Браво, Илья Борисович! Не вы ли автор «Протоколов сионских мудрецов»? А?! — Он нехотя выпускал слова. — Всемирный жидомасонский заговор… Весь шарик оплели своими кознями. Слыхал уже!.. Да! Оплели весь мир! Только своей трагедией. И смертями! Вот чем оплели они весь мир, — голос Аркадия нарастал. Сильное здоровое сердце толчками отдавало в горло. — Послушай, историк… Я тебе одно скажу. На протяжении веков изгнания народа со своей земли ни одна страна не проигрывала от еврейской диаспоры, от присутствия евреев в ее национальных границах. Ни одна! Ни в Америке, ни в Европе, ни в Африке. И ты это знаешь лучше меня. И наоборот — нередко распадались и гибли спесивые государства, изгнав или уничтожив своих евреев. Это тебе тоже известно лучше меня… Я не идеализирую свой народ, нет. Среди них полно стервецов и отъявленных мерзавцев.
— Ничуть не больше, чем у других народов, — вставил Гальперин, ему тоже не хотелось разлада с сыном.
— О! Молодец! — Аркадий с ироническим одобрением тронул ладонью отцовское плечо. — Когда государства шли на поводу у провокаторов и изгоняли евреев из страны, чем это нередко кончалось? Самоедством. И еще… поисками евреев, чтобы иметь, куда направить недовольство своих народов. Евреи нужны, а то, не дай бог, люди разберутся, что к чему, и накостыляют своим провокаторам… Ладно, командор, надоела мне эта вековая свистопляска. Хочу быть среди своих. Пусть меня ждут синяки и шишки, но никто не посмотрит на меня косо только из-за того, что у меня другой изгиб носа.
— У тебя отличный рисунок носа, Аркаша. Классический римский стиль, — вставил Гальперин. — Даже не знаю, в кого ты пошел. У мамы твоей был…
— Хочу быть среди своих, — не слушал Аркадий. — Преступление?! Когда русский рвется из какой-нибудь Маньчжурии или Франции домой, в Россию, это называется патриотизм. А как еврей — предательство и сионизм. Живот надорвешь от такой логики. Как у дедушки Крылова, вот кто был великий человек, недаром о нем у нас как-то помалкивают. «Виноват лишь в том, что хочется мне кушать?!»
— Ладно, ладно… Беги! — закричал Гальперин, он был бессилен перед доводами сына и злился.
— Сионизм, сионизм… А что такое сионизм? Если разгрести весь вздор, что навалили на это понятие всякие антисемиты или просто невежды, — желание народа вернуться на землю, с которой его согнали два с половиной тысячелетия назад, жить одной страной, как живут все те, кто валит этот вздор.
— Что-то не очень-то они туда и рвутся, — буркнул Гальперин. — Все по дороге сворачивают… Что-то не очень хотят жить среди своих.
Но Аркадий не слушал, он задыхался от распирающих нервных токов.
— «Национальная черта!» — пишут они в своих гнусных статьях… Болтовня какая! Национальной бывает кухня, одежда, песня, язык. Но не черта характера! Бред и провокация. На каждого доброго есть злой у любого народа, на каждого алкаша — трезвенник, на каждого простодушного — хитрец, на талант — бездарь… Когда мне хотят польстить, говорят: «Ты, Аркадий, вовсе не похож на еврея!..» Искренне говорят, желая мне добра. О, этот простодушный антисемитизм… Ненавижу! И бегу от него, сжимая кулаки.