Архивы Дрездена: Летний Рыцарь. Лики смерти
Шрифт:
– Сейчас узнаем, – ответила она.
Тут до меня дошло. Мёрфи не собиралась приглашать меня. В темноте шастает много всяких чудищ, но они не могут переступить порог чьего-либо дома, если их не пригласят. Один такой едва не убил ее год назад, а добрался он до нее, спрятавшись под моим лицом. Стоит ли удивляться, что она не изъявляла при виде меня бурной радости.
– Мёрф, – сказал я, – успокойся. Это я. Я не знаю такой твари, которая пыталась бы изобразить меня в таком виде. Даже у самых гнусных адских демонов вкуса чуть больше.
Я перешагнул через порог. Что-то – какая-то невидимая, почти неосязаемая
Я переступил ее порог без приглашения, оставив при этом за дверью значительную часть своих сил. Мне пришлось бы здорово поднапрячься, чтобы сложить в доме даже самое простейшее заклинание. Я шагнул в прихожую и развел руки:
– Ну что, прошел я испытание?
Мёрфи не сказала ничего. Она подошла к столу в дальнем углу прихожей и убрала пистолет в лежавшую на нем кобуру.
Внутри дом Мёрфи оказался… как бы это сказать… милым и аккуратным. В комнате преобладали мягкие желтые и зеленые тона. И оборочки. Оборочки украшали занавески, покрывало дивана, обшивку двух кресел, скатерть кофейного столика, да и вообще любую поверхность, на которую можно было положить или повесить клочок ткани. Все это производило впечатление старого, красивого и ухоженного. Готов поспорить, бабка Мёрфи сама шила всю эту красоту.
Вклад самой Мёрфи в убранство помещения ограничился набором для чистки огнестрельного оружия, стоявшим на столе рядом с автоматическим пистолетом в кобуре, а также деревянной панелью над камином, на которой висели друг под другом два самурайских меча, длинный и короткий. Вот это была та Мёрфи, которую я знал и любил. Оружие наготове и под рукой. Рядом с мечами висели несколько фотографий в рамках – должно быть, ее семья. Толстый фотоальбом в обложке из натуральной, судя по виду, кожи лежал открытый на столике рядом с аптечным пузырьком и графином. Графин со спиртным – джином? – был наполовину пуст. Стоявший рядом стакан – пуст совершенно.
Я покосился на хозяйку – она устало опустилась на край дивана, в своем не по размеру большом халате; лицо ее оставалось отрешенным. На меня она не смотрела. Мне сделалось не по себе. Мёрфи вела себя не как Мёрфи. Она редко упускала возможность потрепаться со мной, обменяться шутками. Такой молчаливой и замкнутой я ее еще никогда не видел.
Черт, и это как раз тогда, когда мне нужна быстрая, решительная помощь. Что-то случилось с Мёрфи, а у меня, как назло, не хватало времени на игры в психоаналитиков, на попытки помочь ей. Я пришел за информацией, которую она могла для меня достать. Но мне все же следовало помочь ей справиться с тем, что довело ее до такого состояния, что бы это ни было. В одном я был уверен на все сто: мне не удастся добиться ни того ни другого, если я не разговорю ее.
– Славный
Она едва заметно дернула плечом. Я нахмурился:
– Знаешь, если тебе совсем в лом говорить, мы можем сыграть в шараду. Чур я первый загадываю. – Я растопырил пальцы. Мёрфи продолжала молчать, так что я попробовал озвучить ее часть диалога: – Пять слов. – Я подергал себя за мочку уха. – Звучит примерно как: «Что Такого с Тобой Стряслось?»
Она покачала головой и покосилась на фотоальбом.
Я наклонился и развернул альбом к себе. Он был раскрыт на странице со свадебными фотографиями. Невестой была, разумеется, Мёрфи: волосы пышнее и длиннее; судя по шее и запястьям, совсем еще подросток. Рядом с одетой в белое подвенечное платье Мёрфи стоял мужчина во фраке, лет на десять старше ее. На других снимках она совала ему в рот куски торта, пила шампанское, целовалась – ну, в общем, занималась обычными свадебными глупостями. Он нес ее на руках к машине, и лицо ее сияло счастьем и радостью.
– Первый муж? – спросил я.
Это пробилось-таки к ее сознанию. На секунду она подняла на меня взгляд. Потом кивнула.
– Ты здесь совсем еще ребенок. Восемнадцать, да?
Она мотнула головой.
– Неужели семнадцать?
Она кивнула. Что ж, хоть какая-то реакция.
– Ты долго была за ним замужем?
Молчание. Я снова нахмурился:
– Мёрф, я не великий гений по этой части. Но если ты ощущаешь себя виноватой в чем-то, не слишком ли ты строга к себе?
Так и не говоря ни слова, она наклонилась и сдвинула альбом в сторону. Под ним обнаружился номер «Чикаго трибьюн», открытый на полосе некрологов. Она взяла газету со стола и протянула мне.
Я прочитал вслух верхний: «Грегори Таггард скончался вчера ночью в возрасте сорока трех лет после долгой борьбы с раком…» Я замолчал и посмотрел на фотографию в газете, потом на фотоальбом. Это был тот же человек – с поправкой, разумеется, на возраст и болезнь. Я поморщился и опустил газету:
– Боже мой, Мёрф. Мне очень жаль. Правда очень.
Она несколько раз моргнула.
– Он даже не говорил мне, что болен, – произнесла она тихим, напряженным голосом.
Нате вам сюрприз.
– Послушай, Мёрф. Я точно знаю, что… что все уляжется. Я понимаю, тебе сейчас очень больно, но…
– Понимаешь? – переспросила она все тем же тихим, очень тихим голосом. – Понимаешь, что я сейчас чувствую? Тебе приходилось терять первую любовь?
Почти целую минуту я сидел молча.
– Да, – ответил я наконец. – Приходилось.
– Как ее звали?
Мне было больно даже вспоминать ее имя, не то что произносить его вслух. Но если это могло помочь мне пробиться к Мёрфи, я не мог позволить себе излишнюю чувствительность.
– Элейн. Мы были… Мы оба рано осиротели. В возрасте десяти лет нас обоих усыновил один человек.
Мёрфи зажмурилась, потом открыла глаза и посмотрела на меня:
– Она была твоя сестра?
– У меня нет родственников. Нас обоих усыновил один и тот же тип, не более того. Мы жили вместе, валяли дурака вместе, повзрослели вместе. Уроки делали.
Она кивнула:
– И долго вы оставались вместе?
– А? До шестнадцати лет.
– И что случилось? Как она…
Я передернул плечами: