Архивы Дрездена. Сборник. Книги 1-15
Шрифт:
— Что вы хотите этим сказать?
— Инари. Вы прямо как с катушек слетели, когда тот вамп навалился на нее. Она-то с какого бока во всей этой истории?
Томас прислонился к стене рядом с портретом моей матери и рукой откинул упавшие на лицо волосы.
— Она еще не подвержена Голоду, — сказал он. — Но стоит ей начать кормиться — и обратного пути нет. Она будет как мы все, остальные. Отец подталкивает ее к этому. Я пытаюсь помешать этому.
— Зачем?
— Потому… потому, что если она в этот свой первый раз будет влюблена, это убьет ее Голод. Это освободит ее. Мне кажется, она достаточно повзрослела, она способна на такую любовь. Есть один молодой человек, о котором она всем уши прожужжала.
— Бобби? — поперхнулся я. — Этот мордоворот-мачо?
— Не будьте к нему слишком строги. Вот вы бы сохранили уверенность в себе, если бы вам светило целый день трахаться под объективами камер на глазах у девушки, которую вам хотелось бы пригласить в ресторан?
— Возможно, для вас это будет потрясением, но о такой возможности я даже не думал.
Томас сжал на мгновение губы.
— Если парень тоже полюбит ее в ответ, она сможет жить. Жить, не беспокоясь о таком, — голос его дрогнул. — О таком, как то, что случилось с Жюстиной. Как то, что сделал отец с остальными моими сестрами.
— Что вы хотите этим сказать? Что такого он с ними делал?
— Утверждал свое превосходство над ними. Чтобы его энергия была заведомо больше, чем у них. Его голод сильнее, чем их голод.
Мой желудок болезненно сжался от отвращения.
— Вы хотите сказать, он кормился собственными… — я даже договорить не смог.
— Хотите более подробного описания? Это совершенно традиционный способ утверждения статуса в семьях Белой Коллегии.
Я поежился и покосился на портрет матери.
— Господи. Гадость какая.
Томас кивнул.
— Лара одна из самых талантливых и умных людей, с какими мне доводилось встречаться. Но в его присутствии она превращается в покорную собачку. Он полностью подчинил ее своей воле. Заставил выполнять все свои прихоти — более того, молить о них. Я не хочу, чтобы это же случилось с Инари. Особенно теперь, когда она может зажить собственной жизнью.
Я нахмурился.
— Почему он тогда не проделал того же с вами? Не заставил стать такими же, как они?
Томас поморщился.
— Его вкусы не заходят так далеко.
— Спасибо и на том, пожалуй, — заметил я.
— Не совсем. Он не хочет, чтобы я мешался у него под ногами. Он разделается со мной — это всего лишь вопрос времени. Все его сыновья до единого погибли при подозрительных обстоятельствах, не позволяющих доказать его причастность к этому. Я первый из его потомков мужского пола, доживший до такого возраста. Отчасти благодаря вам, — он зажмурился. — Отчасти благодаря Жюстине.
— Блин-тарарам, — пробормотал я. Очень уж странно все оборачивалось. — Постойте, дайте мне разобраться. Вы хотите, чтобы я помог вам спасти девочку, сверг жестокого тирана и защитил невинных от угрожающей им черной магии. И вы хотите всего этого от меня на том основании, что вы мой пропавший сводный брат, которому нужна джентльменская помощь в борьбе за правое дело — так?
Он снова поморщился.
— Более-менее… только мелодрамы поменьше.
— Нет, право же, вы надо мной смеетесь. Если это розыгрыш, то неважный.
— Отдайте мне должное, Дрезден, — вздохнул он. — Уж чего-чего, а разыгрывать я умею. Будь на вашем месте кто другой, я бы придумал историю получше.
— Забудьте, — сказал я. — Будь вы со мной откровенны с самого начала, может, я и помог бы. Но вся эта чушь насчет моей матери — это уже чересчур.
— Она и моя мать, — возразил он. — Ну же, Гарри, вы ведь и сами знаете, что она не чиста как свежевыпавший снег. Я знаю, за последние годы вам стало известно кое-что. Она была ведьма, опасная как черт-те что, и водилась с разными дурными личностями. В том числе с моим отцом.
— Врете, — зарычал я. — Как вы мне это докажете, а?
— А что вас убедит? — спросил он. — Доказательства хороши для тех, кто мыслит логично, а вы в настоящий момент на такого не очень похожи.
Злость немного отпустила меня. Все-таки, маловато я отдохнул — и усталость мешала мне подогревать ее как следует. Все тело болело. Я сполз по стене и остался в сидячем положении. Я потер глаза.
— Все равно, чушь какая-то. С какой-это стати ей было якшаться с вашим папашей?
— Бог ее знает, — сказал Томас. — Все, что мне известно — это что у них были какие-то общие дела. А потом это переросло в нечто другое. Отец пытался оставить ее при себе, но она оказалась сильнее, не поддалась полностью его чарам. Она сбежала от него, когда мне не исполнилось еще пяти. Насколько мне удалось узнать, она познакомилась с вашим отцом спустя год после этого. Еще будучи в бегах.
— В бегах? От кого?
Он пожал плечами.
— От моего отца, возможно. Или от кого-то еще из Коллегий. Или от вашего Совета. Не знаю. Она впуталась в какое-то нехорошее дело и хотела выбраться из этого. Кто бы ни участвовал в этом с ней, они не хотели отпускать ее. По крайней мере, живой, — он развел руки ладонями вверх. — Это почти все, что мне самому известно, Гарри. Я пытался откопать все, что вообще о ней известно. Но кто захочет говорить со мной?
Как-то неприятно начало жечь мои веки, а в груди заныло. Я поднял взгляд на портрет матери. Даже на картине видно было, как бьет из нее жизненная сила, сколько этой жизни заключено в ней самой и в окружающей ее ауре. Только сам я этого узнать не успел. Она умерла в родильной палате.
Черт подрал, неужели Томас говорил мне правду? Это могло бы объяснить, например, почему Белый Совет следит за мной так, словно я сам Люцифер в новом поколении. Но тогда мне пришлось бы признать, что моя мать была вовлечена в грязные дела. Очень грязные дела, какими бы именно они ни были.
А еще это означало бы, что я не совсем один на этом белом свете. Что у меня есть хоть какая-то семья. Родная кровь.
От этой мысли в груди заныло еще сильнее. В детстве я мог часами фантазировать о том, как бы все было, отыщись вдруг моя семья. Братья, сестры, заботливые родители, бабушки-дедушки, кузины-кузены, дядьки-тетки… как у всех остальных. Люди, которые держатся вместе, что бы ни случилось, потому что на то они и есть, семьи. Те, кто примет меня, кто обрадуются мне, может, будут даже гордиться мной и желать моего общества.
Со времени смерти моего отца я ни разу не праздновал Рождества — очень уж болезненно это было. Черт, да и до сих пор болезненно.
Но если у меня все-таки обнаружилась бы семья, все могло еще измениться.
Я поднял взгляд. Лицо Томаса всегда было трудно прочесть, но я увидел в нем еще одно отражение меня самого. Должно быть, он думал примерно так же, как я. Наверное, ему бывает так же одиноко, как мне. Как знать, может, он тоже мечтал о семье, которая не будет манипулировать им, держать его под контролем, не будет просто пытаться убить его.