Архивы Дрездена. Сборник. Книги 1-15
Шрифт:
Мать посмотрела на Томаса и кивнула.
— Девушка, которую он любил. Ее больше нет. Она была его силой. Это знает об этом.
— Это? — переспросил я.
Она мотнула головой в направлении зеркала.
— Голод. Его демон.
Я проследил ее взгляд. Томас-образ едва слышно выдохнул какие-то слова, и Голод в зеркале отозвался фразой на незнакомом мне, скользком языке. Я не понял ни того, ни другого.
— Почему ты не поможешь ему?
— Я сделала то, что в моих силах, — ответила мать. Во взгляде ее вспыхнула темная, застарелая ненависть. — Я сделала все для того, чтобы отец его получил достойную кару за все, что сделал для нас.
— Для вас с Томасом?
— И для тебя, Гарри, тоже. Рейт еще жив. Но он ослаб. Вдвоем у вас с братом есть шанс одолеть его. Ты все поймешь.
Голод прошипел Томасу еще несколько слов.
— Что он говорит? — спросил я.
— Говорит, чтобы тот сдался. Говорит, что нет смысла больше сопротивляться. Что он никогда больше не оставит его в покое.
— Это правда?
— Возможно, — кивнула она.
— Но он все равно сопротивляется.
— Да, — она посмотрела на меня, и горечь мешалась в ее взгляде с гордостью. — Это может погубить его, но он не сдастся. Он же мой сын, — она переместилась к самому краю зеркала и вытянула руку вперед. Она вынырнула из зеркала как из застывшей воды.
Я шагнул ближе, протянул руку и коснулся ее пальцев. Они оказались мягкими, теплыми. Она взялась ими за мои и чуть сжала. Потом подняла руку и коснулась моей щеки.
— Как и ты, Гарри. Высокий… прямо как твой отец. И мне кажется, сердце у тебя тоже его.
Я не нашелся, что ответить ей. Просто стоял и беззвучно плакал.
— У меня есть для тебя кое-что, — сказала она. — Если ты сам хочешь, конечно.
Я открыл глаза. Мать стояла передо мной, держа в длинных пальцах что-то вроде маленького драгоценного камня, в котором пульсировал неяркий свет.
— Что это? — спросил я.
— Способность к предвидению, — ответила она.
— Это знание?
— И сила, которая ему сопутствует, — кивнула она. Она улыбнулась — как мне показалось, чуть иронично. Знакомая какая-то вышла эта улыбка. — Считай это материнским напутствием, если хочешь. Это не заменит тебе меня, детка. Но это все, что я могу еще дать тебе.
— Я принимаю это, — прошептал я — а что я мог еще дать ей взамен?
Она протянула мне камень. Последовали вспышка, колющая боль в голове, почти сразу же сменившаяся другой — тупой, тягучей. Почему-то это меня ни капли не удивило. За знание надо платить болью.
Она снова коснулась моего лица.
— Я была такой надменной, — сказала она. — Слишком большую ношу я взвалила на твои плечи, чтобы нести ее в одиночку. Я только надеюсь, что когда-нибудь ты простишь меня за это. Но знай: я горжусь тем, кем ты стал. Я люблю тебя, детка.
— И я люблю тебя, — прошептал я.
— Передай Томасу, что его я тоже люблю, — она снова дотронулась до моего лица; улыбка ее была полна любви и боли. Из ее глаз тоже струились слезы. — Удачи тебе, сын мой.
А потом рука ее убралась обратно в зеркало, и все закончилось. Я сидел на полу лицом к Томасу. Его лицо тоже блестело от слез. Мы переглянулись и разом подняли глаза на портрет матери.
Прошла секунда, другая. Я опомнился и протянул Томасу его пентаграмму на цепочке. Он взял ее у меня и одел.
— Ты ее видел? — спросил он. Голос его дрожал.
— Угу, — кивнул я. Старая, глухая боль от одиночества захлестывала меня с головой. Но я вдруг понял, что смеюсь. Я видел — пусть Внутренним Зрением, но видел — свою мать. Я видел, как она улыбается, слышал ее голос, и это останется теперь со мной навсегда. Этого у меня не отнять никому. Это не заменит мне одинокой жизни, не защитит от горьких мыслей — но и об этом я раньше даже мечтать не мог.
Томас встретился со мной взглядом и тоже засмеялся. Щен выбрался из кармана моей ветровки и принялся в восторге носиться по кругу. Маленький балбес не имел, конечно, ни малейшего представления о том, по какому поводу мы веселимся, но и без этого с радостью принял участие в этом веселье.
Я подобрал щенка и встал.
— Я ведь ни разу не видел ее лица, — сказал я. — И голоса ни разу не слышал.
— Может, она знала, что так выйдет, — предположил Томас. — Потому, наверное, и сделала так, чтобы тебе это удалось.
— Она просила передать, что любит тебя.
Он улыбнулся, хотя улыбка эта вышла невеселой, горькой.
— И тебе просила передать то же.
— Ну, — заметил я. — Это немного меняет положение дел.
— Правда? — спросил он. Вид он при этом имел самый что есть неуверенный.
— Угу, — утвердительно кивнул я. — Я ведь не говорю, что мы должны начинать все с чистого листа. Но кое-что все-таки изменилось.
— Для меня — нет, Гарри, — сказал Томас и поморщился. — То есть… я-то это и раньше знал. Потому я и помогал тебе там, где мог.
— Еще как помогал, — негромко подтвердил я. — Я-то думал, ты ждешь за это каких-то услуг. А все, оказывается, не так. Спасибо.
Он пожал плечами.
— И что ты собираешься делать дальше с Артуро?
Я нахмурился.
— Защищать его и его людей, конечно. Если смогу. Что там Лара говорила насчет того, что независимое предприятие Артуро напрямую затрагивает Белую Коллегию?
— Будь я проклят, если знаю, — вздохнул Томас. — Я-то раньше думал, что они только по бизнесу знакомы.