Арифметика войны
Шрифт:
– И что теперь?
– Ничего, свободен, – ответил Влад, берясь за бутылку.
– Не гони лошадей, – попросил Глинников.
Влад тряхнул соломенными волосами, усмехнулся.
– Пойду ли я в пустой глиняный погреб с одной бутылкой?
– Жалко, картошки нет, – сказал Глинников озабоченно, чтобы скрыть удовольствие от полученной информации, – сварить бы в мундире… Ну а Танька?
– Ей остается просто верить в мою счастливую звезду.
– И куда она тебя ведет?
Влад ответил, что пойдет шабашить.
– Так все-таки вместо станков с числовым программным управлением –
Но Влад собирался налаживать отопительную систему в городском соборе вместе с толковыми ребятами, одним инженером с ЖБИ и списанным летчиком гражданской авиации. Вот что такое реальная борьба за свободу. А не вечное ковыряние – в чужих ранах.
Влад был другим человеком, на удары судьбы он предпочитал отвечать сразу, а не махать после драки кулаками. Для этого он с третьего класса начал заниматься боксом.
Влад был человеком дела. Об этом свидетельствовала даже татуировка, выколотая в Северодвинске, где он служил морским пехотинцем (и с тех пор, конечно, называл уборную гальюном, кухню – камбузом, жену – балластом, отпуск – дрейфом, иномарки – крейсерскими яхтами, а все остальное на четырех колесах – ботиками). Это были четыре латинские буквы:IN RE.
Никто понятия не имел, что это означает, даже тот, кто колол иголкой, по самый кончик замотанной ниткой, пропитанной чернилами. Замполит Слюсаренко допытывался: «Ты что, иной? Иностранный? Религиозный, может? Или это инициалы? Чьи? Девушки? Почему так много?» – «Так и девушек немало», – отвечал Никитаев. Ладно бы выколол как все: волну-солнце-маяк-чайку. Или даже: ВЕК ВОЛИ НЕ ВИДАТЬ, НЕ ЗАБУДУ МАТЬ РОДНУЮ – всем понятные изречения, образы, чувства. АIN RE —что за этим таилось? Почему не по-русски? Низкопоклонничаешь перед Западом? Слюсаренко доносили, что в радиорубке Никитаев слушает «Свободу» и «Монте-Карло». И Слюсаренко предупреждал начальство, что с Никитаевым на борту опасно входить в нейтральные воды. Ну, это у него была еще дофлотская любовь – к транзисторным радиоприемникам, а что же еще там слушать, как не станции на коротких волнах?
Изречение латинское он нашел в книжке, у одного рыцаря на щите был герб с этим девизом; с тех пор и запомнил, и когда на втором году службы все кинулись делать наколки, выколол этот девиз.
Понятно, что, расшифруй он девиз, к нему сразу приклеилась бы кличка; «деловой» звучало не то чтобы оскорбительно, но точно – неодобрительно, обычно драка начиналась с этого вопроса: «Чё, деловой?»
IN RE —означало: на деле.
Он мечтал открыть когда-нибудь автомастерскую, как Харлей и братья Девидсон. Мотоциклы были его страстью.
Харлей и братья Девидсон тоже начинали с пустого места: приделали к велосипеду мотор, приспособив под карбюратор банку из-под томатов во дворике одного из домов Милуоки. И кто же знал, что это и был праотец мечты-мотоцикла, на котором можно выжать 177 миль в час (миля = 1,609 км, не путать с морской, та длиннее)! Автомастерская? Где? В Америке? Нет, здесь, отвечал Никитаев. У нас полным-полно теневых
– Я люблю – после моря – твердь под ногами, – усмехался Влад, берясь за новую бутылку, – а не витание в облаках… – с этими словами он окинул взглядом грузную фигуру друга в трико и майке и рассмеялся. – Представил тебя, борова, витающим!
Глинников поправил очки на порозовевшем носу и невозмутимо заметил, что твердью древние называли небеса.
– Ну я-то имел в виду твердь – почву, – сказал Влад.
Глинников кивнул, скорбно взглядывая на друга, и сказал, что так и понял, несмотря на фактическую ошибку. И добавил, что, правда, на почвенника Влад как-то мало похож. Влад уже забыл, кто такие почвенники, и раздраженно ответил, что и Глинников совсем не походит на писателя, несмотря на терминологию и работу в газете. Глинников махнул рукой.
– Никаких амбиций. Я простой труженик пера.
– А вот это мне и не нравится в тебе, – тут же откликнулся Влад. – Ты рассуждаешь, как пенсионер. В тебе нет дерзости. Кто тебе мешает? Сесть и написать настоящую вещь.
Глинников усмехнулся.
– О чем?
– Да о чем угодно! Пошли с нами ремонтировать отопительную систему.
– О шабашниках?
– Это даст тебе уникальную возможность узнать собор, их службу изнутри.
Глинников ухмыльнулся.
– И потом опубликовать все это в «Мурзилке»?
– Ты пиши, а не гадай, где тебя опубликуют. Хоть по «голосам» передадут, как «Чонкина», чем плохо?
Глинников вздохнул и ответил, что все это его как-то не привлекает, не зажигает… он упустил свой шанс. Ускользнул из длани истории, да самой судьбы! Там, в Туркмении. И вот теперь поражен безволием. Это такое наказание. Что же он, не пытался сочинять о том, о сем? О любви, несправедливости, природе? Пытался. Получается мазня, кисель по стене.
– Ну, – откликнулся Влад, пожимая плечами, – что тут скажешь? Значит, не дано.
– Нет! – вдруг решительно возразил Глинников. – Во мне еще бабка разгадала искру. И она вспыхивает, черт возьми, как только я приближаюсь к границе.
Разливая вино, Влад быстро посмотрел на друга.
– К какой границе?
– К той, возле которой я был! – выпалил Глинников и осушил свою чашу.
– В каком смысле? – спросил Влад, отпивая большими глотками из стакана.
– В прямом. Как только берусь описывать горный лагерь, слухи, подготовку, сон… Всё начинает по-другому звучать. Что-то во мне натягивается, как струны.
– Э-э, на чем ты там начинал играть?
– Какая разница. Хватит подначивать.
– Ну, я и не подначиваю. Просто к тому, что не на тот инструмент тебя отдали. Может, надо было на пианино. Стал бы композитором. Написал «Восточную рапсодию», да и дело с концом. Кто там будет разбираться, какой Восток имеется в виду… Лучше вот что: поехали на рыбалку! Тебе надо развеяться. Поехали в Скобаристан, раз уж так тебя манит восточная экзотика. Хотя эта область на западе. Но мне сейчас пришло в голову: Скобаристан. Все равно мы живем в Азии, что б не говорили… Пиши – не хочу. Я же тебе рассказывал, как там оказался?