Арифметика войны
Шрифт:
Возвращаясь, он пошатывался и спотыкался от усталости; у своих валунов лег на спину. Чалма была как подушка. В лицо светила луна, мешала спать. Но он спал.
…Ци-тии!.. – пропела на рассвете птица, Джанад не слышал.
Солнце вставало над озером. Взойдя выше, проникло сквозь щель между валунами и наполнило его открытый рот золотом, будто арабский владыка, одаривший поэта за несравненную касыду. А он спал, прижавшись щекой к прикладу, и не слышал ни птиц, ни показавшихся на дороге машин: три грузовика и два бронетранспортера проехали мимо.
И лишь когда утренний ветерок запел нежно в стволе «Ли-Энфильда», Джанад с улыбкой открыл глаза.
Улыбка сразу пропала. Перед ним был все тот же склон горы, рядом квадратные валуны. Джанад посмотрел на пустую дорогу.
Новый изнурительный день разгорался над камнями и водами.
По кусту дикой розы полз муравей.
Солнце шло в гору.
Камни да глина – все плоскогорье. Лишь здесь озеро. Но и его оседлали.
Книга этого плоскогорья из глины.
Джанад вспомнил Абдул Вахида, деревенского учителя в пиджаке, сером свитере, серых шароварах, с кудрявой и большой бородой, как у ассирийского царя Ашшурбанапала.
Когда Джанад уезжал в Кабул, тот просил не забывать его и помянуть в поэме – а то, что деревенский подросток станет поэтом, для него было истиной, – пусть даже на самой последней странице; он хотел бы упокоиться там, а не в глине, ведь на самом деле это будет второй его жизнью. Абдул Вахид в это верил.
…На камень поблизости опустилась желто-серая птица, пробежала, качая длинным черно-белым хвостом, к кустику, по которому полз муравей, зыркнула на Джанада и тут же взлетела, свистнув: ци-ти!
И тут же послышался взрыв.
Джанад резко повернулся.
С озера донесся второй взрыв, неотчетливый, глухой, какой-то утробный. Джанад быстро окинул взглядом небо, вершины, дорогу, склоны. Через минуту-другую снова раздался взрыв. Джанад перевернулся на бок, сел, прислонившись к валуну. Винтовку держал на коленях. Что это может быть? Он прислушивался.
И звук взрыва покатился по склону, еще один. Джанад нащупал бутылку, прицепил ее к поясу.
Если до сих пор он верно присваивал поступки, значит, должен действовать и дальше и ни в чем не сомневаться. Смерть давно рядом. После гибели матери, Шамса, дяди Каджира между ним и смертью никого не осталось. Не отец, а мать была этой преградой. И теперь ему остается только приобретать у Господа лучшее из предопределенного и надеяться на точность «Ли-Энфильда».
Джанад встал, огляделся и быстро и бесшумно двинулся вдоль цепочки валунов, похожей на чей-то хребет. Он шел в сторону озера.
«А если вы боитесь, то молитесь…»
Но Джанад не боялся. Он был уверен, что все это записано в его книге.
И если Няхматулла прав и Бог ушел в книги, то он и встретит Его здесь, в конце этой книги.
Озеро лежало перед ним, сияя глубиной. Но чтобы хорошенько все осмотреть, надо добраться до серо-черной, пестрой скалы. А здесь уже открытое место. Джанад озирался и не различал ничего, кроме воды, солнца, камней. Может быть, что-то происходит в гарнизоне? На него напали или начались учения…
Но взрывы звучали совсем близко. Поколебавшись, он побежал – к скале.
Отдышался, прислонившись к скале плечом. Просунул голову под ремень «Ли-Энфильда», чтобы освободить руки, и полез вверх, цепляясь за теплые пыльные камни. Ладони были влажные и к ним липла пыль. Рубашка напитывалась горячим остро пахнущим потом.
Взобравшись на скалу, он обмотал лицо свободным концом темной чалмы и медленно начал приподнимать голову.
На берегу у подножия покатого холма были люди. Не на берегу, а в воде.
Они плавали. Никаких машин поблизости. Что это значит? Пришли пешком из крепости? Зачем? Так далеко идти, чтобы выкупаться? Кто они?
Джанад напряженно смотрел.
Эти люди кого-то искали, кружили…
В воде как будто белели обрывки бумаги или клочья пены. И они их собирали, приближались к берегу, вышвыривали что-то на камни… Да это была рыба. Она шевелилась и подпрыгивала на камнях. Полуголый человек собирал ее в мешок. Из-за холма появился еще один, голый, светловолосый. Разбежавшись, он бросился в озеро. Вспыхнула волна на солнце. Да это кафиры! Они ловят рыбу.
В кишлаке мало кто ел рыбу. Дети пастуха однажды наловили весной в подземной речке маринки, зажарили ее в степи на костре – и у них начались судороги, пошла пена изо рта, двоих так и не смогли спасти.
А этим все нипочем.
Так вот с кем связана была все эти дни и ночи моя жизнь.
А ты тот, с кем связана их смерть.
Не надо рассуждать, мой мальчик.
Склоны холма перед озером были пусты. На дороге тоже никого и ничего. Возможно, машина за холмом. Джанад осторожно снял ремень с шеи, собираясь пристроить горячий «Ли-Энфильд» на камнях, – и в тот же миг почти напротив на макушке покатого холма увидел солдата. В следующий миг солдат должен был выстрелить. Но он промедлил. И Джанад успел рассмотреть его.
Часовой лежал на боку, одежда его сливалась с выгоревшим ржаво-серым холмом. Вот почему Джанад сразу его не заметил. Он судорожно вдохнул горячий воздух, не смея даже вытереть пот, заливавший глаза.
Часовой рыбаков продолжал лежать, подперев голову рукой, на боку и смотрел прямо перед собой. Матерчатая зеленовато-песочная панама была сдвинута на затылок, лоб рассекала складка, Джанад ясно ее увидел, даже не удивляясь внезапной остроте зрения. Удивило его другое. На камнях перед часовым светлел прямоугольник бумаги. Часовой читал. Несомненно. Об этом говорила и его беспечная поза. Автомат тускло блестел рядом. Он не видел Джанада. И что было написано в его книге?
Джанад задержал дыхание. Он уже знал это.
Часовой перелистнул страницу.