Аритмия
Шрифт:
Вот какого? Казалось бы, плевать. Забудь. Не думай о ней.
Хотел бы, да не получается. И так уже два года. С той лишь разницей, что раньше не приходилось сталкиваться нос к носу каждый божий день. Тот еще садомазохизм… Но мне это нужно.
Зачем? Не задаю себе этот вопрос. Потому что ответ найдется вряд ли. Арсеньева — неизлечимая болезнь. Уже даже привык к тому, что она, как роковой диагноз, с которым надо жить, пока не сдохнешь. Привык, засыпая, думать о ней. Долго и бесконечно много…
Все чаще вспоминаю
Сука, хорошо ведь было. До одурения хорошо…
Просто говорить с ней. Просто молчать. Слушать ее детский, заливистый смех. Держать за руку. Смотреть в глаза и видеть там то, отчего рассудок мутнеет и внутренности скручивает.
Встаю. Иду в студию, но просидев там с полчаса, понимаю, что настроение — черный квадрат. Пожалуй, только его и могу сейчас изобразить. Причем без цветотени и глубины. Потому что моя жизнь такая и есть. Сплошной черный квадрат. С тех пор как единственное светлое пятно на нем сам своею же рукой и закрасил…
Смотрю на то место, где она сидела, позируя мне.
«Рубашку расстегни».
Помню, как не слушались пальцы. Как они храбро сражались с пуговицами, и как отчаянно при этом краснели ее скулы.
«Волосы убери на правое плечо. Левое оставь обнаженным».
Будучи смелой, делала все, как я просил.
Молчала. Дышала через раз и послушно замирала.
Взгляды. Случайные слова. Краски, отражающие красоту девчонки на холсте… В какой-то момент воздух критично «загустел», а напряжение и волнение между нами начало зашкаливать.
Встревожилась, занервничала, стоило мне приблизиться к ней. Опустила трепещущие ресницы, когда кисточка коснулась нежной кожи шеи. Отклонившись назад, непроизвольно выгнула спину, разомкнула пухлые губы… И я ни черта не соображал уже тогда. Рисовал на вожделенном теле, как умалишенный. Цветы. Витиеватые узоры…
Ловил каждый жест и судорожный вздох. А потом она открыла глаза и совсем накрыло. Нахлынуло. Сомнения снесло волной похоти и желания.
Уйти домой в ту ночь ей точно не светило. Равно как и отделаться невинными поцелуями и прикосновениями. Потому что горел ею неистово, а она… бесстрашно горела и плавилась в ответ. Как та самая свечка, чей огонек отплясывал тенью на стене.
Помню, как она глядела — Помню губы, руки, грудь — Сердце помнит — помнит тело Не забыть. И не вернуть.Кажется, так писал Иоганн Гете, если мне не изменяет память.
Снова телефон в руке. Ее номер из общего чата давно уже сохранен в контактах…
Жутко хочется испортить ей ночь. Чтобы, как и я,
Пишу сообщение. Отправляю. Жду.
Читает, но не сразу. Однако ответа нет…
Настырно пишу еще. Снова молчит, зараза.
Так занята? И чем же?
Звоню. Один раз, второй…
Сбрасывает, а потом либо в черный список меня отправляет, либо тупо выключает телефон. Абонент не абонент…
Громко смеюсь.
Сижу, привалившись спиной к стене, и, надсадно дыша, давлюсь клокочущей злостью.
Понимаю, что при встрече просто шею ей сверну на почве неконтролируемой ненависти, замешанной на черной ревности, опухолью прорастающей в груди.
Наверное, так обязательно и произошло бы… Но ей повезло. В семь тридцать утра меня, уснувшего прямо на полу студии, будит неожиданный телефонный звонок. И в универ в этот день я не попадаю…
Глава 35. Право на ошибку
— Ты кушай, кушай, Дариночка! — приговаривает Нонна Григорьевна. — Вот драннички. Вооот блинчики с мясом.
— Спасибо, я уже сыта. Столько всего! — отзываюсь смущенно.
— Нет-нет-нет, так не пойдет. Ты еще мою шикарную «Мимозу» не попробовала. Пальчики оближешь! Верно, Толя?
— Верно, Нонночка, — соглашается муж.
— Давай-ка, я положу тебе! — встает и забирает у меня тарелку.
Я не люблю «Мимозу», однако отказываться как-то невежливо… Она ведь накануне целый день у плиты простояла, чтобы накрыть такой внушительный стол.
— Совсем чуть-чуть, если можно, — почти умоляю я. Но поздно. Нонна Григорьевна и понятие «чуть-чуть» — это параллельные вселенные.
— Чего это чуть-чуть?! Вон худющая какая! Одни глаза, да скулы. Небось на диетах сидишь? — стреляет в меня неодобрительным взглядом.
— Нет, что вы!
— Даша учится на бюджете в Первой Московской Государственной Академии. Плюс много работает. Я же тебе говорил, мам, — напоминает ей Сережа, наяривая очередной кусок пирога.
— Да-да, точно, в ПМГА же учится, — пододвигает ко мне блюдо с дранниками. — Тяжко, наверное, там, детонька?
— Непросто, но я стараюсь, — отвечаю честно.
— Молодец!
— Моя Дашка — лучшая на факультете! — горделиво заявляет Матвеев.
Зачем обманывает? Это не так…
— Не преувеличивай, Сереж.
— А чего… — пожимает плечами. — Как есть говорю.
— Вовсе нет, — спорю я.
— Скромная к тому же, — довольно улыбается его мама.
— А в ПМГА женихов богатых много? — интересуется шестнадцатилетняя сестра Сережи.
— Оксана! — Нонна Григорьевна стучит кулаком по столу.
— Что я такого спросила? — фыркает она. — Эта академия входит в топ столичных вузов. Там же наверняка много «заряженных». Ты, кстати, брателло, глаз да глаз за своей Дариной. Она у тебя что надо. В оба смотри, не то уведут, как мой новый самокат.