Аритмия

Джолос Анна

— Ну и зачем ты снова ее обидела?

— Ага, то есть опять одна я виновата?! — переходит на ультразвук Инга.

— К чему были фразы про балерину и Дюймовочку? — смотрю на нее осуждающе.

— Ей девятнадцать, Арсеньева! Пора научиться адекватно воспринимать свое тело. Со всеми его жирными минусами!

— Не хочу тебя слушать!

Встаю, забираю пакет с картошкой, кастрюлю и нож. Отправляюсь на кухню, чтобы приготовить ужин. К счастью, там никого. Что, в общем-то, большая редкость…

Вздыхаю. Итак все

не слава богу, а теперь еще и тут обстановка напряженная…

Ритка приходит поздно. Озябшая, продрогшая и не желающая с нами разговаривать.

Я все-таки отчитываю ее за то, что ушла в ночь без телефона. Мы ведь переживали за нее. Места себе не находили.

После минутного скандала выключаю ночник. Ссоримся мы не впервые, но приятного мало. Куда милее жить в мире, а не вот так, как сейчас…

Засыпаю тяжело и далеко не сразу, а в довершение ко всему, посреди ночи оживает мой телефон.

— Выруби его, Арсеньева! Еще рано вставать! — сонно возмущается Инга.

Конечно рано, второй час ночи. Выключаю звук и мутным взором смотрю на экран.

«Я клялся, ты прекрасна и чиста… А ты как ночь, как ад, как чернота» [8] .

Моргаю. Читаю еще раз.

Незнакомый номер, но я, пожалуй, догадываюсь, кому он принадлежит. К несчастью, знаю только одного любителя цитировать Шекспира при луне.

«Спишь, Арсеньева?»

8

У. Шекспир Сонет 147.

Сердце предательски начинает стучать быстрее. Заходится как дурное. Бьется о ребра.

Ни за что не стану ему отвечать. Ни за что!

«С ним спишь, да?»

Злюсь. Какое его дело? И что вдруг случилось? Почему решил мне написать?

Как следует поразмыслить на эту тему не удается. Телефон начинает вибрировать, и я спешу сбросить вызов.

Первый, второй… А потом и третий.

Настырный.

«Ответь мне, Даша».

Нет… Не отвечу.

Ставлю авиарежим и дрожащими пальцами отправляю смартфон на тумбочку.

Как же надоело… Чувствовать эту глупую зависимость от него. Столько времени прошло, а я по-прежнему неравнодушна. Казалось бы, после всего, что он сделал… Ну не дура ли?

Уткнувшись носом в подушку, роняю слезы.

Все сам сломал и разрушил.

Растоптал. Убил. Уничтожил.

Ну что тебе еще от меня нужно? Что? Все ведь отдала подчистую. Осталась с растерзанным сердцем, искалеченной душой и испорченным телом, как выразился бы Сережа.

Промаявшись в постели до шести утра, встаю. Разбитая.

Взъерошенная. Невыспавшаяся. Отправляюсь в душ, долго пытаюсь пробудиться. Возвращаюсь в наше крыло, набираю в чайник воды и ставлю его на плиту.

За окошком снова моросит мелкий дождь.

Вот уж точно… Хандра внутри, хандра снаружи.

— Даринка, доброе-бодрое! — раздается веселое над ухом.

— Привет, Герман, — кисло отзываюсь в ответ.

— А я тут оладушки испек! Чуешь, как удивительно ароматно пахнет? — деловито вскидывает указательный палец вверх.

Принюхиваюсь. И действительно. Вот оно оказывается, в чем дело…

— Сможешь Инге передать? — жестом циркача демонстрирует тарелку с вышеупомянутыми оладушками.

— А сам отдать не хочешь? — интересуюсь с надеждой.

Краснеет по самые уши.

— Не могу, — признается он честно и начинает при этом часто-часто дышать.

— Ладно-ладно, спокойно, — забираю тарелку и поглаживаю его по плечу. — Не нервничай, Гера, я передам.

Еще приступа очередного не хватало. Итак напугал меня тогда в танцевальном зале.

— Вот еще банка гостовской сгущенки! С ней вкуснее, я пробовал! — на полном серьезе уверяет он.

Улыбаюсь. Качаю головой и принимаю гостинцы для Вершининой.

— Чайник выключи, пожалуйста, — прошу, уже по пути в комнату.

Коленкой толкаю дверь и вхожу. Одетая Ритка с остервенением дерет волосы у зеркала. Инга, кутаясь в покрывало, трет глаза. Никто не желает первым прервать неуютное молчание, и это… несколько нервирует.

«Инге от Германа» — пишу на листочке ручкой. Ставлю тарелку с оладьями на середину стола и возвращаюсь на кухню за чайником.

Тягостная атмосфера давит и к общему завтраку не располагает. Наспех закинув в себя бутерброд, одеваюсь.

— Левицкий, в чем подвох? Там крысиный яд? — кричит Инга на весь этаж, когда я покидаю коридор.

Глупая… Очевидных вещей не замечает. Влюблен Герман по самые помидоры.

Спускаюсь по ступенькам, накидываю капюшон и по привычке здороваюсь с Фюрером. Комендантша традиционно молчит, уставившись в говорящий ящик. Мне кажется, даже если начнется атомная война, от утренних новостей ее эта мелочь не отвлечет…

Застегиваю куртку до самой шеи и, лавируя меж луж, бреду к остановке. Там уже собралась внушительная толпа. Замечаю Бобылеву, стоящую чуть поодаль. Порываюсь двинуться к ней, чтобы извиниться за вчерашнее, но подошедший автобус, увы, не позволяет этого сделать. Точнее бушующие волны студентов, отчаянно стремящихся в него попасть. Они разводят нас с Риткой в противоположные концы этого самого автобуса, и добраться друг до друга становится нереально.

Прислонившись к окну, достаю телефон. Почему-то лишь сейчас отважившись отключить авиарежим.