Аркадий Аверченко
Шрифт:
«Телеграфическая» ругань Мотылька — совершенно в стиле Грина петербургского периода. Наконец, морщинистое лицо — подлинно «особая примета» этого писателя!
Повторимся: это лишь догадки. Важно другое: в клевретах Мецената не видны ни Радаков, ни Ре-Ми. Аверченко, тоскуя по Петербургу, почему-то окружил Мецената (то есть себя) людьми далеко не самыми близкими. Впрочем, по свидетельству Ефима Зозули, дружбы у Аверченко с Ре-Ми и Радаковым не было уже в 1914 году: «Была скрытая вражда, были интриги — и личного характера и делового, и если исключить не очень частые редакционные совещания, то редко, когда один „сатириконец“ встречался с другим» (Зозуля Е. Д. Сатириконцы).
Роман «Шутка…» о том, как Меценат и его свита от скуки решили сделать знаменитостью молодого поэта Валентина Шелковникова, создавшего «шедевр»:
В степи — избушка. Кругом — трава. ВКузя берется протолкнуть в газеты несколько заметок о новом «гении». Петербургские читатели последовательно узнают о том, что «молодой, но уже известный в литературных кругах поэт В. Шелковников» выступал со стихами в доме Мецената; что «на нашем скудном небосклоне» появилась «новая звезда»; что скоро выходит первая книга стихов талантливого поэта; что Академия наук поставила вопрос о награждении Пушкинской премией поэта В. Шелковникова. Дальше — больше: процесс выходит из-под контроля Мецената. Шелковников, по прозвищу Куколка, действительно становится знаменитостью. Его фотографии продаются у Дациаро [101] , портной Анри шьет ему фрак, журнал «Вершины» предлагает ему место редактора, первую книгу стихов берется печатать самое престижное издательство «Альбатрос». Наконец, в Куколку влюбляются жена Мецената и прекрасная Яблонька, которая выходит за него замуж.
101
Крупнейший в Петербурге книжный магазин, располагался на углу Невского проспекта и Адмиралтейской площади. Торговал графической продукцией, открытками с видами городов России, портретами знаменитостей.
В книге присутствуют все приметы литературной жизни дореволюционного Петербурга: владычество бульварной прессы над общественным мнением, тяга к скандалу в искусстве, церемонии коронования в поэты, лукулловы пиры в кабаках. В этом жестоком мире никто не печатает стихи талантливого, но скромного поэта Мотылька, зато бездарность, разрекламированная по всем правилам, прокладывает себе путь с высоко поднятой головой…
Рукопись романа была предложена Бухову, который выплатил Аверченко гонорар в 3400 чешских крон. В «Эхе» 10 июля был помещен анонс «Первый роман Аркадия Аверченко»: редакция заявила о приобретении «русского текста» большого юмористического романа «Карьера Куколки» у «одной из крупных американских газет» и о намерении начать его публикацию с середины июля. В действительности роман «Шутка Мецената» печатался в «Эхе» из номера в номер с 16 августа по 12 сентября 1923 года. Думается, «утка» насчет «американской газеты» была запущена Буховым специально, чтобы подогреть интерес к рукописи. (Отдельной книгой роман выйдет уже после смерти Аверченко в 1925 году в пражском издательстве «Пламя». В СССР «Шутка Мецената» впервые будет опубликована в 1990 году.)
Аркадий Бухов в письмах предупреждал своего друга, что роман может провалиться: «Теперь относительно романа. С ним мы с тобой немного сели. Я его прочел залпом и… должен сказать, что он написан и тепло и весело». Однако, как считал Бухов, в книге не хватает интриги, остросюжетности, читатель может заскучать. Видимо, так и получилось. Роман не «пошел». Аверченко почему-то обвинил в провале Бухова. Они поссорились.
Бухов — Аверченко:
«Милый Аркадий!
Будь любезен, извести меня, когда ты перестанешь злиться (с обозначением месяца и дня) и когда можно будет тебе написать письмо с просьбой о высылке материала. <…> Сейчас, под серьезную руку позволю тебе сообщить одну вещь. Я печатал твой роман; искренно говорю тебе, что я его прочел с большим наслаждением и та маленькая группа интеллигенции, которая есть в городе, уже оценила его, но массовый читатель, который хочет только сенсационного романа, а не литературного — просто отпал от газеты. Недопоняли. <…> Я пишу это тебе не в пику, а просто, чтобы показать, что я тебя по-прежнему люблю и считаю тебя лучшим другом. А ты и в дружбе своей брыкаешься как жеребец и норовишь копытом заехать в ухо, свинья ты, а не жеребец. <…> С почтением, Бухов» [102] .
102
РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1.Д. 110. Л. 14.
Аверченко если и был обижен на Бухова, то недолго. В середине августа, когда у писателя выдались свободные три недели, он решил снова съездить в Ковно.
Аверченко — Бухову:
«Дружище!
Хочешь меня видеть? Я имею свободную неделю — приеду в Ковно на 1–2 вечера. А потом — не знаю, когда и свидимся: еду по Европе, а м. б. и в Америку. Так что — нажми свои клапаны и получай меня в свои объятия, если еще не угасла на Литве твоя козацкая мощь и сила. Кроме вечеров — о многом потребно
<Приписка> Дорогой Аркадий Сергеевич,
Аркадий поручил мне подробно сообщить Вам цель нашей поездки, что делаю с большим удовольствием, так как уж больно хочется попасть в Ковно и так же мило провести время, как в прошлый приезд. Мы подписали контракт на 15 вечеров в Бессарабию, куда мы должны прибыть к 15 сентября, а до этого мы 3 недели свободны, вот Аркадий и решил поехать в Ковно на недельку. Мы завтра выезжаем в Берлин, где пробудем до 20 августа, это последний срок нашей берлинской визы и, если к 20 августа Вам удастся нам выслать визы в Берлин — Аркадию, мне и Раисе Павловне (между прочим, у нас чешские паспорта), — но, главное, если Вам дадут на месте разрешение Аркадию выступить, а то мы потратим на дорогу, а потом придется вернуться обратно. Я думаю, что Аркадию они не откажут, я Вам высылаю прежнее разрешение, полученное мною в Ковне на 2 вечера, Вы им это покажите и, потом, Ваше слово тоже что-нибудь значит. Ведь все-таки это не балет, а Аверченко и мы хорошо себя вели в Литве, так что у них данных никаких нет нам отказать. Главное, не забудьте, что мы можем сидеть в Берлине до 20 авг. Если же от Вас будет телеграмма, что разрешение и визы посланы, то я на несколько дней смогу удлинить право пребывания в Берлине. Прошу вас немедленно телеграфировать по адресу:
Berlin. Bozenerstrasse 4 bei Mayer
Tschetschik — Avertschenko
<…> Словом, ждем и надеемся, что скоро увидимся. Я и Раиса Павловна шлем вам и семье привет.
Ваш Е. Искольдов.
P. S. Вот, наконец-то, у Вас будет возможность, когда я приеду, выругать меня как следует за то, <что> я Вам столько надоедаю. Е. Искольдов» [103] .
Искольдов упоминает о том, что у них троих чешские паспорта. Действительно, в архиве Аверченко хранится паспорт, оформленный дирекцией полиции Праги 14 мая 1923 года. В этом документе указана совершенно немыслимая дата рождения писателя — 6 марта 1884 года. Как это могло произойти? У нас нет никаких других версий, кроме той, что Аркадий Тимофеевич умышленно «омолодил» себя на четыре (!) года.
103
См.: http://www.russianresources.lt/archive
Неизвестно, ездил ли Аверченко в Ковно, как собирался. Турне же по Бессарабии, о котором шла речь в приписке Искольдова, должно было начаться в середине сентября 1923 года. Но не обошлось без организационных накладок, причины которых сложно понять, если не обратиться к реалиям жизни Бессарабии того времени.
Бессарабия (бывшая территория Российской империи) была с 1918 года занята Румынией. Русское население страны противилось румынизации и с воодушевлением встречало любого русского артиста. Власти считали все выступления заезжих русских провокацией и поводом к митингу. Именно поэтому Аверченко долго не мог получить въездную визу. Его приезд в Бухарест несколько раз откладывался. Пошли даже слухи, что он уже в Бухаресте, но заболел гриппом. Писатель же возражал, что заболел не гриппом, а «визой», и не в Бухаресте, а в Праге.
Въездная виза в Румынию все же была получена, но козни властей не заставили себя долго ждать. В бухарестской газете «Universul» появилась кляуза под названием «Что происходит в Бессарабии?», автор которой недоумевал, почему правительство разрешило въезд и гастроли «врага» Румынии, «еврейского писателя из России». Ссылаясь на сатириконский фельетон Аверченко периода Первой мировой войны, автор статьи обвинял Аркадия Тимофеевича в том, что он «после Пуришкевича установил в прежней России мысль, что Румыния не нация, но профессия — цыган-скрипачей», а также «изобрел особое слово, которое он применял к румынам, — „Тудасюдеску“». На основании вышеизложенного предлагалось немедленно выдворить «врага» из страны и запретить любые выступления.
Аверченко — Бельговскому:
«Начал я свои гастроли очень хорошо, как вдруг появляется в „Универсуле“ форменный донос, что я „враг“ Румынии. Вызывают меня в Кишинев, я вместо того еду в Бухарест. Спектакли, конечно, прекращаются. Тщетно я доказывал, что свой фельетон о Румынии я писал восемь лет тому назад, когда она еще не вступила в войну, что дело восьмилетней давности пора бы и забыть. Доказывал, что нет на свете такой страны, которой бы я не ругал в свое время, — румыны очень обиделись и запретили мне спектакли. Тогда я поднял на ноги целый ряд симпатичных людей (маршал Ангелеску, министр иностранных дел Дука, министр Бессарабии Инкулец, сенатор Лошко), — и они меня отстояли. Не только отменили высылку, но министр внутренних дел Франесович (очень симпатичный парень) даже дал разрешение на спектакли, — и вот я завтра опять еду в глухие дебри Бессарабии» (цит. по: Левицкий Д. А. Жизнь и творческий путь Аркадия Аверченко. С. 131).