Армагеддон. Трилогия
Шрифт:
Я пожимаю плечами. Неизвестно, как бы я поступил в такой ситуации.
— Мне нужны были припасы. И оружие, — запальчиво говорит профессор. Он словно бы оправдывается. — Дайте человеку цель, ради которой стоит жить, и он сможет выжить в любой ситуации. Я обязан был выжить, потому что у меня есть…
— Цель? — заканчиваю я за него. — Какая?
— Да пошел ты! — профессор уже открыто прикладывается к фляжке. — Но ты не сомневайся, Артем, мы уйдем от них, оторвемся, вот увидишь. Главное — что я нашел тебя! Вот это главное! Вот это…
«Он что, уже успел хлебнуть до этого? —
— Цель? — вновь заканчиваю я за него и, предупреждая очередной всплеск эмоций, протягиваю руку. — Дай глотнуть.
Теплая фляжка заполнена больше чем наполовину. Глядя прямо в глаза Нефедову, переворачиваю ее и выливаю самогон на камни.
— Ты что?! — он бросается на меня, растопырив руки.
Я предвидел такую реакцию. Сил у меня немного, поэтому я даже не пытаюсь встать, увернуться — просто выставляю ногу. Это не удар, он сам натыкается животом на мою ступню и сгибается пополам, хрипя ругательства.
— Дурак ты, Игнат, — я бросаю опустошенную фляжку на сверток с едой.
— Гнида!
Он садится, опустив голову. Здоровый, крепкий мужик, то ли потерявший в жизни все ориентиры, то ли, наоборот, слишком хорошо знающий, что ему нужно.
Спрашиваю безо всякой надежды на ответ:
— Кто убил Генку Ямина?
— А? Что?! Какого еще Ямина?
— Пацана, который лежал со мной в полевом медпункте. Он выпил отравленной глюкозы. Ее должны были закачать в меня.
Нефедов поднимает на меня мутные глаза.
— Погоди-погоди… Ты уверен?
— Я видел все своими глазами.
— Выходит, они знают… — бормочет он.
— Кто — они? Что — знают?
— Про предмет. Ох, черт! Тебя выследили. Понимаешь?
— Кто выследил? Кто?!
Он открывает рот, чтобы ответить, и тут из ущелья оглушающе бьет выстрел. За ним второй, третий. Одна из пуль попадает в камень рядом со мной и с визгом рикошетит в небо.
Мы прячемся за скалой.
— Уходим! — рявкает Нефедов. Он подхватывает мешки, я — винтовку и сверток с едой. В тучах пыли, обдирая локти и колени, мы съезжаем по склону к подножью скалы и бежим, спотыкаясь, вдоль ручья.
Я оборачиваюсь и вижу наверху несколько человеческих фигур. Руки сами делают то, что должно — передергивают затвор, вскидывают винтовку. Глаз привычно ловит цель.
Выстрел!
Отдача у «Бура» чудовищная. Меня едва не разворачивает на месте. Но это неважно. Я попал. Один из людей падает. Остальные прячутся и начинают стрелять.
Поздно, ребята, поздно. Мы уже под защитой уступов очередной скалы. Впереди — проход между двумя горами, заваленный гигантскими глыбами. Там вы нас не возьмете.
Следующий привал делаем далеко за полдень. Неприметная ложбинка, белый корявый ствол давно высохшего дерева. Нефедов, тащивший тяжелые мешки, опускается на землю, пьет воду и засыпает. Я закидываю в рот горсть урюка из запасов Надир-шаха и забираюсь повыше — нести караульную службу. Мне очень хочется верить, что душманы отстали, потеряв нас в этом лабиринте.
Попутно осматриваю винтовку. Это явно заслуженное, боевое оружие. «Бур» хорошо смазан, ложе заботливо отлакировано, приклад покрывают насечки и прихотливый узор из множества крохотных золотых гвоздиков. Узор — круги, спирали, треугольники — не закончен. То ли у мастера не хватило золота, то ли…
И тут я вдруг понимаю, в чем дело. Это не просто орнамент, не просто гвоздики. Это своеобразный победный отчет, список трофеев. Во время войны наши летчики рисовали на фюзеляжах своих истребителей звездочки за каждый сбитый немецкий самолет. Хозяева «Бура» вбивали золотые гвозди после каждого удачного выстрела. На прикладе винтовки — целое кладбище, жертвоприношения этому стальному монстру, сконструированному сто лет назад инженером Ли и увидевшему свет на оружейных фабриках Энфильда.
Начинаю считать гвоздики — и на второй сотне сбиваюсь. Черт возьми, а ведь я сегодня утром тоже внес свой посильный вклад в узор на прикладе! Жаль, у меня нет ничего, чем можно было бы зафиксировать свое достижение. Хотя — почему нет? Где-то в кармане старой хэбэшки, надетой на мне, лежит половинка бритвенного лезвия «Спутник», обнаруженного в тумбочке Генки Ямина. Им я разрезал полотнище палатки, когда выбирался из медпункта.
На поиски уходит несколько секунд. Примостив винтовку на коленях, я осторожно, двумя пальцами беру лезвие и вырезаю на прикладе, ближе к цевью, крестик.
Да, я тоже варвар. Я тоже горжусь своими победами над врагом. И пусть меня осудят, но чтобы победить врага, я должен стать таким, как он, только еще коварнее, еще хитрее, безжалостнее и кровожаднее. Таковы законы войны. Так воевал Чингисхан…
Пятый день погони катится к своему закату. Надир-шах может быть спокоен в своем мусульманском раю — у него верные подданные. Они висят на нашем хвосте, как хорошие гончие псы. Девятерых я отправил к сюзерену. Оставшихся это, похоже, только раззадорило и обозлило донельзя.
Мы почти не разговариваем — нет сил. Только «да», «нет» и матерная ругань. Материмся от усталости.
У нас разделение труда. Я несу «Бур» и бутыль с водой, Нефедов — мешки с припасами и одеждой. Без стеганых халатов и шерстяных покрывал мы бы уже давно замерзли — по ночам тут очень холодно, камни покрываются инеем. Плохо, что осталось мало еды. И еще меньше надежды, что мы выберемся из этой передряги живыми.
Сегодня утром я дал Нефедову по морде. Он потратил впустую три драгоценных патрона. Было это так: я спал, а профессор сторожил, забравшись на скалу, чтобы заметить преследователей как можно раньше. Дозоры мы несем по очереди — один спит, другой караулит.
Разбудили меня звуки выстрелов. Нефедов, поднявшись во весь рост, палил из «Бура», азартно дергая затвор. Стреляные гильзы звенели по камням.
Взобравшись к нему, я отобрал винтовку и от души врезал профессору по бородатой физиономии. Удар, правда, вышел слабым — я все еще не оклемался после тех блужданий по безводным пустошам, что привели меня в полевой медпункт.
— Ты что?! — оскалился он.
— Не умеешь — не берись, — пробурчал я.
Это был самый длинный наш диалог за последние дни.