Армитейдж / Armitage

Дон Нигро

Действующие лица:

ЗАХАРИ ПЕНДРАГОН

ДЖЕЙН ЛЭМ – его мать

КРИСТОФЕР РАМПЛИ – его отец

ДЖЕЙМС КОРНИШ – его друг

ЕВА ТРИЛАУНИ – жена ДЖЕЙМСА, потом ЗАХА

МАРГАРЕТ КОРНИШ – старшая дочь ДЖЕЙМСА и ЕВЫ

ЭЛЕЙН КОРНИШ – младшая дочь ДЖЕЙМСА и ЕВЫ

ДЖОН ПЕНДРАГОН – сын ЗАХА и ЕВЫ

РОЗАННА РОУЗ – домоправительница ЗАХА

ФЭЙ МОРГАН – служанка

НИКОЛАС РОБИ – конокрад

ДЖЕЙСОН ЛЕЙК – плотник и палач

Декорация:

Одна декорация представляет собой и объединяет все места действия: особняк Пендрагона в Армитейдже, маленьком городе в восточной части штата Огайо, другие места в Нью-Йорке, Мэриленде, где-то еще, в различные годы от 1804 до 1863. Каждая часть

декорации представляет собой различные места и времена в зависимости от того, как актеры используют ее в данный конкретный момент. На авансцене справа и слева скамьи. Справа по центру, у лестницы, ведущей на правую площадку, круглый деревянный стол и стулья. Скамьи у правой и левой лестниц. Библиотека, с письменным столом и стулом слева от центра. В глубине по центру арка, ведущая за кулисы. Ступени справа и слева ведут на правую и левую площадки, с каждой из которых можно уйти по задней лестнице. С площадок лестницы вверх ведут к спальне Евы с кроватью (правая площадка) и к спальне МАРГАРЕТ с кроватью, письменным столом и стулом (левая площадка). Балкон по центру соединяет обе спальни. Скамьи на балконе по обе стороны лестницы по центру, которая ведет на чердак. Туда можно попасть и по лестницам из спален. На чердаке скамья, пара табуреток, мольберт Элейн. Есть еще две лестницы вниз, справа и слева от чердака.

О возрасте, костюмах и движении спектакля:

Люди в различных картинах в разном возрасте, перемещаются вперед-назад во времени, и это должно показываться исключительно их поведением, но никак не лихорадочными попытками изменять костюм или грим, в каждом персонаже есть основа, которая не очень-то и меняется с возрастом. Маргарет всегда кажется молодой, даже в почтенном возрасте, Зах всегда будет старше в тех картинах, когда он молод, а стариком – энергичным и крепким. В большинстве своем актеры большую часть времени будут на сцене, взаимодействуя друг с дружкой в разных временных пространствах. Мы имеем дело с сущностью этих людей, неизменной во времени, а не с их портретным сходством, не с тем, как они выглядели или одевались в том или ином времени и месте. В пьесе иногда указывается возраст или год описываемых событий, чтобы помочь актерам, но в любой отдельно взятый момент первостепенное значение всегда имеет эмоциональная составляющая. У зрителей, когда они смотрят на сцену, нет времени уловить точный возраст персонажей или дату события. Они просто следуют череде эмоциональных образов, которые ведут их по спектаклю. Актеры всегда в движении. Действие не останавливается в конце картины: оно продолжается без разрывов, без затемнений, без пауз. Актеры двигаются, декорация – нет. Деление на картины сделано для удобства актеров на репетициях, но в постановке нет никаких разрывов и пауз, все связано с чем-то еще в пространстве и во времени. Актеры всегда в роли, никогда не застывают, и часто начинают следующую картину до того, как заканчивается предыдущая, двигаются естественно, в образе, и никогда – все сразу. Эта плавность абсолютно необходима, и ни при каких обстоятельствах пьеса не должна ставиться с изменениями декорации и затемнениями. Движение спектакля – неотъемлемая часть спектакля.

(Тикают часы, завывает ветер. Под медленно набирающий яркость свет, один за другим в населенном призраками доме появляются люди: ЗАХ появляется из арки и проходит на авансцену справа, ДЖЕЙН ЛЭМ с левого края балкона выходит на его середину, РАМПЛИ спускается с балкона на правую площадку, потом к арке по центру, ЕВА с авансцены слева идет в правую часть, поднимается на площадку, потом по лестнице в правую спальню, ДЖЕЙМС по задней лестнице поднимается на правую площадку, РОЗАННА по задней лестнице поднимается на левую площадку, спускается с нее на сцену, идет к столу справа. РОБИ с авансцены справа идет к левой площадке, поднимается на нее по лестнице, ФЭЙ спускается на левую площадку, потом с нее – к письменному столу, ЭЛЕЙН по задней лестнице поднимается на правую площадку, потом на балкон и, наконец, на чердак, ЛЕЙК выходит из левой кулисы и садиться на скамью на авансцене слева, МАРГАРЕТ проходит по балкону в письменному столу в спальне слева, а ДЖОН из арки проходит на центральную часть авансцены. Никакой спешки, если чьи-то пути пересекаются, и уместен обмен взглядами, избегать этого не следует. Когда

все занимают положенные места, МАРГАРЕТ говорит, но не обращаясь к зрителям, а словно ее дневник, хотя она ничего не записывает. Смотрит в воображаемое окно на ЗАХАРИ ПЕНДРАГОНА. Высокий, худой, по-прежнему уверенный в себе, 81 года от роду, он ходит под ветром по семейному кладбищу).

МАРГАРЕТ (ей 58 лет). Армитейдж, штат Огайо. 12 ноября 1859 года. По моим ощущениям, Захари Пендрагон наконец-то понял, что ему пора отойти в мир иной. Сегодня очень холодно, но старик ходит среди надгробий, как призрак отца Гамлета, которого он иногда напоминает. Уникальность остается живой и на пороге забвения, вот Зах-зомби и бродит, не находя покоя, среди засохших сорняков и разбитых надгробий. Похоже, мозг его наконец-то превратился в овсянку, или он хочет умереть, во что мне верится с трудом. Во всяком случае не могу я позволить, чтобы вновь все пошло, как ему того хочется, вот и послала Джонни, чтобы он увел этот чертов анахронизм в дом, хотя едва ли этот монстр будет кого-то слушать.

ДЖОН (ему 49 лет). Папа, иди домой.

МАРГАРЕТ. Приятное это занятие, наблюдать как этот старый Титан, всегда обуреваемый развратными мыслями, бредет к аду и заслуженному проклятью.

ЗАХ. Да пошел ты.

ДЖОН. Иди домой.

ЗАХ. Отстань от меня. Я умираю.

ДЖОН. Ты умрешь быстрее, если не спрячешься от этого ветра под крышей.

ЗАХ. Чем быстрее я умру, тем раньше тебе достанутся мои деньги.

ДЖОН. Маргарет интересуется, где ты.

ЗАХ. Маргарет интересуется, умер ли я.

ДЖОН. Она тревожится о тебе.

ЗАХ. Она тревожится, что я до сих пор жив. Ты думаешь, моя смерть станет космическим событием. Величайшей природной катастрофой с тех пор, как Бог дал женщине разум? Что Ему должно хватить смелость протянуть заляпанные кровью желтые пальцы, чтобы уничтожить меня, единственное разумное существо в обозреваемой вселенной, жестоко разобраться со мной после того, как я провел здесь восемьдесят один год? Я ожидаю, что звезды, как минимум, взорвутся, галактики сложатся, ангелы схватятся за сердце, пошатнутся и пернут. Почему все идет так, словно моя смерть ничего не изменит?

ДЖОН. Не знаю.

ЗАХ. Тогда какая от тебя польза? Почему я вообще поспособствовал твоему появлению на свет?

ДЖОН. Я до сих пор этого не понимаю.

ЕВА (спокойно сидит и наблюдает из правой спальни, но в голосе слышится сексуальное наслаждение, получаемое пятьюдесятью годами раньше). О-о-о. О-о-о-о. Зах. О-о-о. Зах. О-о-о-о-о-о-о!

ЗАХ. Это был несчастный случай.

РАМПЛИ (наблюдает с левой лестницы). Кроме жизни, других несчастных случаев нет.

ДЖОН. Иди в дом.

ЗАХ. Я пойду в дом, когда захочу пойти в дом. Это мой дом, и я могу прийти, когда мне этого захочется, черт побери, и ни на долбаную секунду раньше, это понятно?

МАРГАРЕТ. Дом этот – огромный, дурно пахнущий мавзолей. Мы все гнием в этих заплесневелых коридорах и забытых комнатах. Когда идет дождь, мы один за другим превращаемся в фантомов и стекаем по потемневшим от времени стеклам древних окон.

ЭЛЕЙН (1823 г., ей 20 лет). Я – королева дождя.

ЗАХ. Я построил себе дом в лесах восточного Огайо и заселил призраками.

ФЭЙ (1846 г., ей 16 лет). Я люблю этот дом. Придет день, когда я стану его хозяйкой [1] .

ЗАХ. Я тащил эту страну, орущую и брыкающуюся сквозь говняное младенчество и жестокую, глупую, заносчивую юность.

ЕВА. Зах.

ЗАХ. Я совершал прелюбодеяния.

ЭЛЕЙН. Это не грех.

МАРГАРЕТ. Убийца.

РОБИ. Я никогда не убиваю женщин.

ЗАХ. Я нарушал законы, устанавливал законы, нарушал установленные мною законы, потом устанавливал новые законы, наказывал людей за нарушения установленных мною законов, сам нарушал их тысячи раз и с радостью продолжил бы нарушать следующие десять тысяч лет, если бы не это жалкое, грязное и предательского тело, в котором я заточен, снова и снова не подводило меня. А ты вот стоишь здесь, в расцвете среднего возраста, еще с крепкими мышцами и унынием в сердце, и требуешь, чтобы я пошел в домой.