Аромагия
Шрифт:
— Могу я просто ощутить себя женщиной? Не ценной вещью, не добычей, не грелкой для постели… — голос мой дрогнул.
— Мирра? — Петтер встревоженно заглянул мне в лицо. — Что случилось?
Я только помотала головой.
— Ничего.
— Вы ведь… ни с кем и никогда. — Прозвучало это не как вопрос, а как утверждение. Он покраснел, как мальчишка (хотя почему «как»?), и отвел взгляд. — Ну, кроме господина полковника.
— Откуда вы знаете? — не сдержала любопытства я.
— Я же не слепой и не
Мне стало смешно.
— Какой вы проницательный! — иронически проговорила я, проводя пальцами по его виску, щеке. — Справки наводили?
— Мирра! — он перехватил мою руку, серьезно заглянул в глаза. — Не нужно. Я же люблю вас!
— Петтер, — я предпочла «не услышать» признание, которое сорвалось с его губ так же легко, как лишняя капля из пузырька с маслом. — Какое вам дело? Не надо вопросов.
И потянулась к нему. Он ответил на поцелуй, но хмурая морщинка между бровей не разгладилась…
Бессонная ночь не прошла даром, и в какой-то момент я попросту выключилась.
Открыв глаза, я не сразу поняла, где нахожусь и что со мной. Кожаный, древесно-амбровый аромат, крепкие мужские объятия, мягкий мех под спиной…
И только встретившись взглядом с Петтером, вспомнила все.
— Проснулись? — шепнул юноша, целуя меня в уголок губ.
По стеклам машины стучал дождь, надсадно завывал ветер.
— Да, — откликнулась я, пытаясь разобраться в каше чувств и ощущений. Все вперемешку: ванильно-бензойная расслабленность и лимонное смущение, шоколадное удовольствие и камфарно-перечный стыд. Так и не разобравшись, я поинтересовалась наигранно-беспечным тоном: — Который час?
— Около двенадцати, — ответил Петтер, бросив взгляд на запястье. Он был абсолютно голый, но не снял часы, и почему-то это заставило меня покраснеть.
— Вы не замерзли, Петтер? — спросила я, стараясь скрыть замешательство. Смотреть на него было… неловко?
В одном Петтер был прав: я никогда («Никогда раньше!» — поправила я себя) не изменяла мужу, так что понятия не имела, как держаться с любовником.
— Не замерз, — Петтер пошевелился, разжал руки. Спросил, не глядя на меня: — Уже жалеете?
— Нет, — ответила я, сама не зная, правду ли говорю.
Отвернувшись, я принялась приводить в порядок волосы. Половина шпилек потерялась, так что пришлось вынуть и остальные.
— Ясно, — проронил Петтер, собирая разбросанную одежду. От него повеяло горьковатым ароматом горящих листьев. Сожаление? Разочарование?
Одевались мы в молчании — неуклюже, путаясь в рукавах и пропуская пуговицы.
И так же молча возвращались в Ингойю. Петтер мчал вперед, почти до хруста сжимая руль. Я же делала вид, что пристально смотрю в окно.
Неловкость словно припорошила пеплом
Петтер резко затормозил возле «Уртехюс».
— Приехали, госпожа Мирра, — глухо сообщил он, глядя прямо перед собой. Пахло от него кедром и крепким чаем. Упрямство.
И снова это «госпожа», хотя мы были одни.
Я глубоко вздохнула, пытаясь сообразить, что сказать. И не нашла ничего лучше, чем:
— Спасибо вам, Петтер.
— За что? — он усмехнулся, но как-то криво, невесело. Затем повернулся ко мне. Глаза его странно блестели.
— За все, — я сделала неопределенный жест рукой. И отвернулась, не в силах выносить его пристальный взгляд. Потянулась к двери, пробормотала поспешно: — Спасибо. Я пойду.
— Мирра! — Петтер порывисто схватил меня за руку.
— Да, Петтер! — я заставила себя посмотреть ему в глаза. Или это он притянул мой взгляд?
Темные волосы встрепаны, губы упрямо сжаты. И запах — резкий, с нотами скипидара и остро-сладкого имбиря.
— Не смейте жалеть, слышите? — Петтер говорил тихо, но в голосе звенел металл. — Можете меня ненавидеть. Только не жалейте о том, что у нас было!
А меня вдруг обуяла злость. Почему он считает, что мне легко?!
— Прекратите! — потребовала я резко.
Он бессильно уронил руку, отвернулся.
— Извините.
Петтер выскочил наружу. Хлопнула дверца, и я с силой зажмурилась.
Боги, милосердные мои боги, я же сама этого хотела! Почему же теперь мне так плохо?
Выбравшись из автомобиля, я поискала взглядом Петтера… и замерла. Он что-то объяснял дюжему леденцу, стоящему на крыльце нашего дома.
Перепугалась я настолько, что сама не заметила, как оказалась рядом с ним, коснулась плеча.
Смутно знакомый констебль (надо думать, я видела его с инспектором Сольбрандом) подпирал спиной дверь и таращился на нас с любопытством. Это моментально меня отрезвило.
— Петтер, что случилось? — поинтересовалась я, пытаясь не паниковать. Что еще натворил Ингольв, раз в доме полиция?!
Петтер как-то замедленно обернулся. Бледный, растерянный, глаза расширены.
— Уннер умерла, — произнес он тихо. Пахло от него тревожной, холодной горечью полыни. — Ее нашли на пороге дома. Уже мертвую.
— Уннер? — признаюсь, в первый момент я испытала облегчение, что появление леденцов никак не связано с заговором. Потом потрясенно замерла. Мысли разбегались, как цыплята, и я никак не могла осознать, уместить в голове… Я слабо запротестовала: — Нет, не может быть!
Уннер, милая плутовка Уннер! Румяное личико, сладкий запах розы, заливистый смех…
— Может, — веско подтвердил леденец. — Непонятно только, кокнули ее, или того, самоубилась.
И горьковато-кислый запах — аир и лимон. Жадное любопытство.