Артемидора
Шрифт:
– Говорит верно.
– Я хочу с ним уйти.
На этих словах лицо Бельгарды совершенно не изменилось, ни один мелкий мускул не дрогнул. Что было очень плохим признаком для тех, кто успел узнать "свежую приорессу".
– Рутенец согласен заплатить выкуп?
– Говорит, что рабское состояние - это махровое варварство, что его государство страна отказалась платить грабительские долги своего предшественника... Но что я в Верте вроде заложницы, пленницы - так что согласен меня от такого избавить.
– Наверное, кликнет клич по всем рутенским городам
– Ты ему не удосужилась пояснить, сколько это? Обязательства покойников - сущая ерунда в наших глазах, даже если считать, что они перешли к тебе. Но тебя долго и упорно учили вещам, которые составляют королевский секрет, и тем наукам, что пролагают царственный путь к высшей истине. Полагались на тебя: это также тайна, но тебя готовят в мои преемницы.
– Секретов я не выдам, тайн не раскрою, а насчёт преемства легко и преувеличить. Мало ли в одной этой обители лучших, чем я? - отозвалась девушка и упрямо закусила губу, ожидая ответа.
– Мало, представь себе. Можно сказать, вообще нет. Мы долгие годы гранили самоцвет, а ты предлагаешь заменить его первым булыжником, что под руку попал. Но ты права - это чужие проблемы. Думаю, не отпустить тебя мы не сможем.
Глубоко вздохнула.
– А ещё думаю, что наш капитул вправе поставить иные условия, помимо очевидных. Рабу отпускают, если она нерадива. Монахиню расстригают, если она преступила обет. Ты ни то, ни другое, но нечто, стоящее посередине. И оттого вначале примешь суровую епитимью. А потом - гуляй куда знаешь, если по-прежнему захочется.
– Вы жестокая женщина, - вздохнула Зигрид.
– Не спорю. Но у меня есть душа, на которую ты прямо сейчас наступила. А в Рутене, куда ты спешишь, у многих её нет. Слишком они расплодились, у Бога эманаций на всех не хватает. Погоди: это не значит, что они плохи, а не хороши: с точки зрения обычной нравственности у них может быть всё в порядке, дихотомия "добро-зло" в таком деле не работает. Это означает только, что они мелочны, склонны к комфорту и иным приятностям, погрязли в чепухе обыденной жизни и в упор не видят высокого. А также считают свой мир единственным, невзирая на очевидное присутствие Верта. Наверное, мы им мерещимся?
Зигрид невольно улыбнулась:
– Я стремлюсь из морока - наверное, в морок? Ладно, на всё согласна.
И после паузы:
– Терпеть не могу боли, мать Бельгарда.
– А ты не дрейфь, - улыбнулась та с лёгким напряжением.
– Храбрость тебе явно понадобится - нам пройти в Рутен куда проще, чем рутенцам в наши земли. Ты ведь, обрачившись на христианский манер, станешь почти рутенкой. Иди, мне ещё поразмыслить надо.
Оставшись наедине и призвав к себе лучшую подругу, Бельгарда улыбаться перестала вовсе. Хватила кулаком по столешнице и воскликнула:
– Вот предупреждала, что девочке всё одно: что тот мужик, что этот! Кто первый поманил, за тем и потянулась. Ну, так я и отдала сей изобильный источник, этот королевский подарок в землю, которая только одним озабочена: как бы расплодиться и занять заповедные территории!
– Надо было твёрже настаивать на своём, - прервала её рассуждения Арта.
– Но, кажется, ты уже встала на путь исправления?
Из последней фразы следовало, что и она стала понемногу забирать всё большую власть в обители - и над Бельгардой тоже.
Советовались они обе и со всеми, кто умел думать, а не с одним капитулом, причём порядочное время. И решили, что епитимью на сей раз нужно сделать гласной, чтобы никто не мог сказать, что за девицей Зигги остался хоть мизерный должок. Раздеть её догола для удобства операции - стыда в том никакого, любая женщина прекрасно знает, как сложена она и ей подобные. Вот на мужчину глазеть грех и зачать от него грех куда больший. Взять для экзекуции следует либо широкую плеть, чтобы не вредить коже нисколько, либо - что лучше - узкую, от которой остаются порезы наподобие бритвенных: смотреть ужасно, а заживает ещё и быстрее кровоподтёков. И непременно привязать, чтобы не дёргалась по-пустому.
Зигрид подчинилась приговору вполне. Орала, правда, так, что от стен отскакивало; те, кто слушал, шутили потом, что переполошила всех, кто пребывал в почётном шатре. И на ноги со скамьи встать не сумела - потому как удерживали самым любовным образом. Коснуться пола не давали, пока не водрузили на ложе в гостиничном крыле, куда каким-то удивительным образом попал другой объект непрестанных споров: Марион. Кажется, по той причине, что, как внучка потомственного воина, умела отлично массировать подживающие рубцы, чтобы рассосались.
Эвлад ворвался в их комнату на третий день - не пустить его не посмели. Все подробности ему расписали загодя.
– Ты, значит, поддалась? - крикнул буквально с порога. - Я ж толковал тебе, что нет у них над тобой права - такую уйму золота сдирать вместе со шкурой!
– Есть, - отозвалась Зигрид глуховато: она лежала на животе и к тому же уткнулась лицом в подушку, чтобы не издавать неподобающих звуков. - Ты Вертдом с Рутеном перепутал. У нас тут гуманизмом и не пахнет. Сплошь иерархия.
– И наготу свою уступила задаром.
– Сам ведь признал, что у нас тёмное средневековье, а не викторианская эпоха. В сугубой простоте живём, нравственными идеалами не заморачиваемся. Не желаешь и ты полюбоваться - вложить персты в раны?
– В общем, ничего ни ты святошам не должна, ни я. Забираю к себе прямо сегодня.
– Скажите, какой шустрый, - поднялась с места Марион. Для ясности надо сказать, что её сразу по приезде переодели в подобие сутаны, более удобной, чем всякие там жарсе, корсажи и панье, а в лицо любимую женщину патрона Эвлад не знал. - Да чтобы похитить мою подругу, тебе меня саму придётся в цирковую пыль растереть... ботаник недогрёбанный!