«Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить
Шрифт:
Весь остаток дня и целую ночь по этому поводу у нас стоял пир горой. Меня от души поздравляли не только однополчане, но и пехотинцы. Все девять командиров батальонов из всех полков дивизии перебывали у меня. Это были мои самые верные боевые друзья, приятно было слышать их добрые слова.
— Когда ты рядом, нам ни один черт не страшен! Ни пехота немецкая, ни танки! — провозгласил тост комбат Морозов.
— Михин, он чем хорош? — вопрошал другой комбат. — Во-первых, стреляет — как бог! Первый же снаряд летит куда нужно. А потом, он же ничего не боится — хоть пехота на него несется, хоть танки! Как бы ни стреляли
— А знаете, почему он ни немцев, ни начальства не боится? Потому что — «неубиваемый»! Ну скажи, кто из командиров батарей пережил его?! Он же вечный!
— Ну, не каркай! Живуч он потому, что за него вся пехота молится.
— Помните, как комбат Абаев кипятился? Не дадите мне Михина — воевать не буду. Привык, что его чаще других Михин поддерживал.
— У других артиллеристов то связи нет, то снарядов, а у него всегда есть. И откуда он только снаряды берет?
— Так у него же кроме своей батареи еще и трофейная стопятимиллиметровая, а для нее снарядов целые эшелоны стоят, кому они нужны. Дай бог, чтобы все артиллеристы такими были!..
Во многом комбаты были правы. По молодости лет или по характеру, а скорее всего по увлеченности боями, спортивному азарту уничтожать фашистов, а может, действительно по живучести и большому опыту, я всегда был рядом с комбатами и оставался неуязвимым. Куда покажет комбат, туда и даю огонька. Само мое присутствие в пехоте воодушевляло ее, вселяло надежду и уверенность, что я непременно выручу в нужный момент. Великое это дело — чувство защищенности! Оно раскрепощает, снимает страх, вливает силы. А какую эйфорию вызывает у солдат эффективный артиллерийский огонь по контратакующей их немецкой пехоте, когда наши снаряды рвутся в гуще фашистов! На нашу разбросанную по полю полусотню солдат несется густая цепь из двух сотен немцев — кажется, еще минута, и немцы перебьют наших! И вдруг на неудержимого противника обрушиваются десятки снарядов. Рассеивается пыль и дым — а немцев уже и нет! Тут пехотинцы просто на крик вопят от радости!
С одним комбатом-новичком, который еще не успел узнать меня, произошел забавный случай.
— Ты положи мне снаряд прямо перед цепью моих солдат, тогда я буду уверен: если немцы приблизятся, ты перебьешь их всех, — капризно попросил старший лейтенант.
— А не испугаешься, если близко рванет мой снаряд? — спрашиваю.
— Чего-о-о?!
— А то и говорю: снаряда не испугаешься, если он разорвется там, где ты хочешь?
— Ты за кого меня принимаешь?!
Даю команду на батарею. Оттуда по телефону докладывают:
— Выстрел! — Это значит, что снаряд уже летит к нам.
Громко кричу пехоте:
— Ложись!
Все прижались к земле. А новый комбат горделиво приподнимает свою голову, чтобы лучше увидеть разрыв. Наверное, он не знал, что падение тяжелого гаубичного снаряда сопровождается жутким шипением. По нынешним нашим меркам, этот звук сравним с ревом взлетающего над головой реактивнного самолета. И вот в момент подлета моего снаряда в районе нашего расположения возник этот страшенный рев. Комбат от неожиданности со страхом рухнул на землю. Тут же прозвучал мощный разрыв снаряда. Когда пролетели осколки, комбат пришел в себя:
— Твою мать! Ну и напугал ты меня! Никогда не думал, что свой снаряд может быть таким страшным!
По поводу моего награждения гуляли мы всю ночь. Я — человек не пьющий, поэтому, поддерживая тосты все новых и новых поздравляющих, так наклюкался, что, не помня себя, уснул прямо в обмундировании поверх кровати, на которой сидел за столом.
Как один капитан двух генералов напугал
Проснулся я после пирушки только поздно утром. В комнате никого нет. Я лежу на сорванной с ножек сетке кровати, почти на полу. Ну, думаю, от души плясали. Да и на кровать ко мне подсело не менее десятка человек.
Не успел как следует продрать глаза, раздается сильный прерывистый стук в окно. Сразу понял: что-то случилось и, чувствую, что-то неординарное, иначе никто не посмел бы так тревожить меня. Знаю, что все три мои батареи стоят в полной боевой готовности на западной окраине городка, хотя до передовой в сторону Вуковара более двадцати километров. Но у нас выработалась привычка: всегда быть начеку. Охранение тоже всегда бдительно. В комнату влетает взмыленный, запыхавшийся командир орудия 3-й батареи сержант Браилко:
— Товарищ капитан, на нашей батарее два генерала, наш и югославский! Вас требуют!
— Пошли, — говорю.
Поднимаюсь, и мы не идем, а бежим — генералы ждут!
— Товарищ генерал, — докладываю своему комдиву, — первый дивизион готовит материальную часть к боям. Командир дивизиона капитан Михин.
— Покажи нам, капитан, как работают орудийные расчеты при стрельбе из гаубиц. Югославский генерал Вуйович хочет посмотреть, — говорит наш генерал.
Югослав протягивает мне руку и спрашивает по-сербски. Поняв вопрос, я тут же начал отвечать. Но гость движением руки останавливает меня. Смотрю, из-за его спины выходит девица, тоже в форме Югославской народной армии. Она переводит сказанное генералом на русский язык. А мой ответ — на сербский. Так, с помощью переводчицы, мы беседуем с гостем.
Будучи дружески расположенным к югославам, воюя вместе с ними против немцев, освобождая их Родину от оккупантов, в данный момент я недоумевал: зачем такая формальность с переводчицей, мы же хорошо понимаем друг друга? И вдруг понял: ан нет, нужен перевод. Эдак он подчеркивает свою независимость, в какой-то мере отдаляется от нас, советских, — представляется не как генерал дружественной армии, а как иностранец. Ах ты, негодяй! — зло подумал я. Под обстрелом твои подчиненные под мой бок жмутся, огнем своих батарей я спасаю их от смерти, а тут он девчонкой от меня отгораживается!
Югослав меж тем кратко сообщил мне, что на вооружение их армии поступили советские гаубицы 122-мм калибра, поэтому он хотел бы посмотреть работу орудийных расчетов на таких гаубицах. Мы, конечно, с удовольствием сейчас ему это покажем. Но выкрутасы с переводчицей заставляют меня задуматься: мы не только поставляем им орудия, но и учим их стрелять из них, а он так ведет себя. Сейчас ты у меня увидишь настоящую стрельбу!
— По местам! — подаю команду.
Гость выставил перед глазами руку, смотрит на часы, засекает время, которое пройдет от подачи команды до производства учебного «выстрела». На самом-то деле стрелять некуда: фронт за двадцать километров, а гаубица бьет только на двенадцать. Поэтому мы должны только обозначить стрельбу, а выстрелов не производить.