Ашборнский пастор
Шрифт:
Госпожа Стифф прислушалась к звону колокола.
– Уж не умер ли кто-нибудь из вашего прихода? – спросила она.
– Да, сударыня, – подтвердил я.
– И это вы совершаете похоронный обряд?
– Да, сударыня.
– Пойдем, господин Стифф, не надо мешать господину Бемроду заниматься своими делами.
– Вы правы, сударыня, – откликнулся я, – тем более что мои дела – это дела Божьи.
– Ах, извините, извините, – оживился г-н Стифф, услышав, похоже, не без радости весть о моем уходе, – мне остается еще с помощью мисс Смит осмотреть сад.
– Что ж, осмотрите сад, мой
И она в самом деле уселась в глубокое кресло.
– Идите, идите, – продолжала она, – и, если вам попадутся красивые цветы, соберите букет для меня: после нашего отъезда из Честерфилда я еще не держала в руках цветов.
– И правда, – отозвался г-н Стифф, – в замке у нас есть садовник, которому мы платим пятьдесят фунтов стерлингов в год, и этому бездельнику, только и думающему что о своей морковке и брюкве, никогда не придет в голову мысль принести вам розу… Но, сударыня, напоминайте мне об этом, и тогда каждое утро, проснувшись, вы увидите у себя в будуаре букет, и если этот прохвост хоть раз забудет поставить вам его, я его тут же прогоню! Пойдемте же, – обратился управляющий к моей жене, галантно предлагая ей руку, – покажите мне ваши заветные владения.
Дженни вопросительно взглянула на меня.
– Дорогой друг, – сказал я ей, – дайте вашу руку господину Стиффу, и, так как у меня есть еще несколько минут, я буду иметь честь сопровождать вас во время вашей экскурсии.
– Ах, господин Бемрод, – воскликнула жена управляющего, – сколь же вы не галантны! Вы ведь видите, что я остаюсь одна, и покидаете меня…
И в эту минуту, словно удерживая меня от ответа, который в моем дурном настроении мог бы оказаться не слишком любезным по отношению к г-же Стифф, дверь открылась и появившийся крестьянский мальчик, помогавший мне во время службы, сказал:
– Господин пастор, я пришел предупредить вас от имени господина учителя, что папаша Блам скучает.
– Кто это папаша Блам? – поинтересовалась супруга управляющего.
– Это покойник, сударыня, – объяснил мальчишка. Госпожа Стифф расхохоталась.
– Вы сами видите, сударыня, – сказал я ей, – при всем моем желании я вынужден вас покинуть. Мне необходимо, как вы сами сказали, заняться своими делами.
– Идите, дорогой господин Бемрод, идите, – откликнулась г-жа Стифф. Затем она подозвала мальчика.
– Держи, дружок, – сказала она, – вот тебе полкроны [279] за твое красное словцо… Его одного достаточно, чтобы уже не жалеть об этом визите.
И она дала золотую монетку изумленному мальчишке.
С яростью в душе я распрощался с г-жой Стифф, продолжавшей сидеть в кресле, и г-ном Стиффом, тянувшем за руку мою жену в сторону сада.
– Ах, клянусь моей душой! – воскликнул я, подходя к церкви в сопровождении мальчишки, от радости прыгавшего и целовавшего монетку. – До чего глупые и злые люди!
279
Английские полкроны – высокопробная серебряная монета весом 14,14 г и стоимостью в 2,5 шиллинга. Однако здесь, скорее всего, подразумевается золотая монета полсоверена весом в 3,99 г.
XXVI. Как, несмотря на все мое желание, эпиталама так и не была сочинена наследующий день
Меня действительно с нетерпением ждали в церкви не только покойник, но и все его семейство.
В соответствии с нашим простым протестантским обрядом я прочитал надгробные молитвы; затем отзвучал колокольный похоронный звон и мы вышли из храма, чтобы проводить усопшего до места его последнего упокоения.
Проходя мимо двери пасторского дома, я не без чувства удовлетворения увидел, что г-н и г-жа Стифф прощаются с моей женой, готовясь сесть в свою карету.
Супруга управляющего на прощание помахала мне веером, сопроводив этот жест странной улыбкой.
Что же касается г-на Стиффа, то он не приветствовал никого, даже ее величество смерть, проходившую перед ним и повелевавшую живым, сколь бы знатны они ни были, обнажить голову и стать на колени.
На углу площади я повернул голову и увидел, что карета тронулась и покатила в сторону замка.
С сердца моего упал камень и, сопровождая дальше похоронную процессию, я мысленно вернулся к моей бедной Дженни.
Какой это ангел нежности и смирения! С каким мужеством и терпением сносила она все унижения этих выскочек!
Господин Стифф! Да что он такое, этот господин Стифф! Жалкий лакей, возвысившийся благодаря милости своего хозяина, которому он оказывал унизительные услуги, будучи его управляющим.
А мисс Роджерс! Да что она представляла собой перед тем, как стать г-жой Стифф, что, по-моему мнению, не было таким уже великим достижением?! Дочь торговца, отправившегося умирать в чужие края, поскольку на родине он не снискал уважения своими делами, она была испорчена матерью и, как говорят, не раз злоупотребляла свободой, предоставленной ей мягкосердечной женщиной.
И вот эти люди, которые презирали Дженни и меня, люди, которые могли бы остаться у себя в замке, как мы оставались в нашем пасторском доме, вмешались в нашу жизнь, чтобы растревожить и омрачить ее, нашу жизнь вдали от них, столь спокойную, счастливую, незамутненную!
Такие не совсем христианские мысли будоражили мой ум до тех пор, пока школьный учитель не предупредил меня, что моя жестикуляция отнюдь не приличествовала пастору, провожавшему покойника к его последнему пристанищу, и скорее подходила для вождя восстания, который шествует во главе банды мятежников.
Оказалось, дорогой мой Петрус, моя взволнованность выдала себя вращением глаз и жестикуляцией столь несдержанными, что они невольно вызвали у школьного учителя его своевременное замечание.
Оно возымело действие: я успокоился.
Впрочем, люди эти уехали и я очень надеялся никогда больше их не видеть.
Так что я намеревался поскорее вернуться к моей прекрасной, моей доброй, моей дорогой Дженни, день рождения которой мне предстояло отпраздновать завтра.
Это напомнило мне об эпиталаме, задуманной в ее честь; но, слава Богу, по возвращении с кладбища у меня хватит времени ее сочинить.