Асимметрия

Евтушенко Антон Александрович

– Эти коммунальщики палец о палец не ударят, – зло выдавил Семён. – Дожди какие льют! Пятый заливает к чертям собачьим. Надо что-то делать!

– Да, ты повторяешься, я это уже слышал. – Искандер размял виски и неожиданно повернулся ко мне, щедро обнажая в улыбке белые зубы: – Ким, у меня есть мысль. Тебе точно понравится! Вот это Семён Созонович – комендант нашего общежития. Старожил в самом прямом смысле этого слова, всё помнит, всех знает. Семён, Ким вливается в наши стройные ряды на полтора года вахтёром музея. Помоги ему осмотреться, покажи вахту. Проводи в общежитие, дай комнату. Ну, не мне тебе объяснять: сам всё знаешь…

– Нет времени, – запротестовал Семён Созонович.

– За мной бегать, – сухо обронил

Искандер, – у тебя время есть, значит! Это не просьба, а приказ, Семён. Ким, а ты после заглянешь сюда, к Ольге Николаевне. Подпишешь договор, ознакомишься с должностной инструкцией. Не забудь сдать ключи в дежурку, ты за них расписывался. И подумай намедни о нашем разговоре. Хорошенько. Всё понял?

– Конечно, – сказал я, переминаясь с ноги на ногу. – А на работу когда?

– Завтра в восемь.

– Ага, понял.

Искандер кивнул и зашагал прочь по коридору.

– Товарищ подполковник, а как же смета? – крикнул вдогонку комендант.

– Ах да, – Искандер остановился, – совсем забыл, действительно. Я тут знакомил Кима с историей местных горноспасателей, рассказывал про нашу часть, про Красносудженск. Ты же, кажется, был политруком? Подхвати мой рассказ. Должно быть интересно.

– Как же так! – застонал от бессилия Семён Созонович, заламывая руки и недобро поглядывая на меня.

– Ладно, можно без экскурсии и без рассказа, – предложил я.

– Пацан, давай без «ладно», – строго отсёк старик и рубанул железным: – Приказы не обсуждаются, у нас тут авторитарный стиль правления. Армия называется.

Я кротко кивнул, и мы оба, угрюмые и подавленные, поплелись во двор.

Отец-основатель тов. Сулагубов Н.Г. – на фотографии курносый, с широкой ниткой шрама через всё лицо – когда-то славно постарался, чтобы слепить паноптикум в подсобке бывшей булочной помещика Кизелова. Назвать музеем сборище необычных вещиц, имеющих то или иное отношение к горноспасательному делу, назвать было сложно. Тем не менее красноармеец Сулагубов трепетно собрал не только предметы, но и легенды горноспасателей – различные байки, предания и небылицы. Собственно, фольклор, усердно перепечатанный на ундервуде безвестной стенографисткой, единственное, что дошло до современников в неизменном виде. Зажжённая керосиновая лампа, оброненная нерадивым конюхом в солому, выжгла дотла бревенчатую конюшню, а вместе с ней загон для лошадей, водокачку и артель горноспасателей. С верхней площадки мезонина дозорный смог первым заметить пожар, и ударить в тревожный колокол.

До приезда пожарников старались пламя залить водой из водокачки, но огонь быстро отрезал пути подхода. С остальными Сулагубов пытался усмирить стихию. Он отказался покидать горящее помещение, до последнего предпринимая отчаянные попытки спасти свою коллекцию. Уже на утро из пепелища вытащили ещё горячий железный сейф, где обнаружили неразобранную по датам машинопись. Мумифицированные реликвии живых свидетельств прошлого – частично обгоревшие письма, карты, донесения, знаки отличия, вахтенный журнал дозорного и журналы наблюдения за погодой, а ещё войсковой германский респиратор и пульпомотор для искусственной вентиляции лёгких перевезли на Ястребиную гору, где коллекция Сулагубова обзавелась помещением и новым адресом. Музей получил статус официального и стал именоваться сперва историко-патриотическим, а после реорганизации 32-го – военно-историческим.

Отгремевшая война подкинула раритетов, и немало: музей распух, раздулся и даже проявил себя в общесоюзном каталоге музееведения, незаметно и негласно стал центром народных гуляний. В хрущёвскую эпоху московские озеленители насадили в Красносудженске махровой сирени с кожистыми листьями и ароматными цветками к празднику Победы, но не учли дипломированные садоводы, что сибирский климат не даст столичным сортам зацвести раньше июня. Традиция всё же прижилась и каждый год к музею-на-горе

стайками тянулись октябрята и пионеры, сжимая в потных ладошках оборванную с кустов ещё зелёную сирень. Её пока не цветочный, а древесно-травяной аромат гулял над горой, примешиваясь к блуждающим запахам передвижной кухни-столовой, меню которой от года в год оставалось неизменным – варёная греча с луком и чёрный чай с сухарями.

С Ястребиной горы открывался прекрасный вид на город: на неровные улочки, обставленные старыми деревянными срубами вперемешку с новыми кирпичными кубикадди многоквартирных ульев; на полынно-зеленые купола-луковки Никольской церкви, не порушенной большевиками; на бесконечность советской инженерной мысли – наплавной мост с железобетонными аппарелями через свивающуюся в петли и узлы речку Змейку, полностью оправдывающую своё название; на тёмные и грозные проёмы штолен, на ощерившиеся трубы сталеплавильных печей, нависшие перстом судьбы над пятитысячным горным посёлком, за время усиления промышленного производства разросшимся на порядок, и превратившемся в город областного значения.

Военно-исторический музей как-то незаметно увяз в краеведении, фонд серьёзно прибавил в весе, огрузнел и потучнел экземплярами серийного обливного чугуна, кованым ломом, ребристыми траками, колбами фугасных снарядов, штыками-отвёртками и прочими изделиями металлургического комбината им. Либкнехта. Музей расплетал экспозицию за пределами стен крытого шифером флигеля: на пожухлой траве замусоренного плаца, давно превращённого в кладбище списанной техники, смиренно врастало в землю могильными холмами ЗИЛовское наследие – 130-е и 131-е грузовики, почти рассыпавшиеся в ржавую махорочную труху. Стоящие рядом на приколе четыре костенелых хребта на искорёженных шасси, в лохмотьях облупившейся краски, были когда-то оперативными «вахтовками» производства Щёкинского деревообделочного завода с копотной компоновкой и деревянным каркасом. Сегодня они напоминали семейство доисторических ящеров, живших в кайнозое отстранённой жизнью и однажды прозевавших эволюцию своего подвида. Ещё фантастичнее смотрелась пара местечковых поделок, похожих на изобретения косого мастера Левши. Завершал куадрилью диковинный зверь о двух рогатинах, поставленный на массивный четырёхугольный постамент. Бетонированный пьедестал, окружённый неухоженным палисадником и редким штакетником, подпирал небрежно припаркованный шоколадно-коричневый Бентли Мульсан. Совершенно неуместный здесь, блестящий полиролью и хромом, с хищническим оскалом радиаторной обрешётки, он порождал предельно зрелищную конфронтацию.

Заметив мой интерес, Семён Созонович обошёл по кругу лимузин и любовно провёл ладонью по округлому боку автомобиля.

– Нравится? Нашего командира боевой конь. С места до сотни за 7 секунд. Двигатель 505 лошадок, коробка автомат. Отделка салона – ручная работа. Единственный в своём роде.

– А это? – я указал на заграждение.

– Хм, тоже единственный в своём роде. – Старик приподнял подбородок, наполовину скрытый жиденькой курчавой бородёнкой, и устремил взгляд в направлении моей ладони. – По науке называется троллейвоз: гибрид троллейбуса и грузовика. Он часть музейной экспозиции, поэтому зовём его просто и незатейливо – Экспонат. Работает, как швейцарские часы, сделан со знаком качества. На день рождения вэчэ и Девятое мая выгуливаем по улицам без поводка.

– Как это: без поводка?

– Без проводов, значит. Ну, чего зенькаешь? Не нужны они ему. Говорю же, – усмехнулся старик, – единственный в своём роде. Эксперименты с такими машинами в конце пятидесятых ставил завод имени Урицкого, а в массы внедрял другой – Сокольнический вагоноремонтный. Этот агрегат оттуда. Видишь, сбоку выведен глушитель с выхлопной? Здесь две параллельных системы привода – от двигателя внутреннего сгорания и от электромотора.

– Первый раз такое вижу, – признался я.