Аскольдова могила
Шрифт:
– Молчи!.. – вскричал Владимир. – Молчи! – повторил он диким, прерывающимся голосом, и в потупившихся его взорах изобразился неизъяснимый ужас. – Это неправда, это клевета!.. Не умертвил я Ярополка… нет! Гнусный предатель Блуд…
– И верные слуги твои, – прервал Дулеб, – исполнявшие приказ государя. Да, великий князь Киевский; вдовствующая супруга Ярополка в числе твоих наложниц, и кровь брата дымится еще на руках твоих! Владимир, этих кровавых пятен не смоют все воды Днепра, не заглушат в душе твоей стонов умирающего брата ни звучные песни баянов, ни бранный крик, ни даже благодарные восклицания счастливых киевлян. Нет, эта кровь
Необычайный жар, с коим говорил Дулеб, истощил все его силы; он умолк, и смертная бледность покрыла окровавленное чело его.
Грозный владыка стран полуночных, неукротимый в гневе своем, буйный, надменный Владимир, как кроткий ангел стоял с поникнутою головою пред своим обвинителем. Он не постигал сам, что происходило в душе его.
– Нет, ты не простой рыбак, – сказал он, наклоняясь с почтением над отходящим Дулебом. – Непонятные слова твои потрясли мою душу, они возбуждают в ней не гнев, а трепет и раскаяние; ты должен был желать моей погибели – и пошел на явную смерть, чтоб спасти жизнь мою; ты мог бы проклинать меня – а ты, умирая, прощаешь и молишь за меня твоего господа. Нет, ты не простой рыбак! О, великодушный, добродетельный юноша, скажи, кто ты?
– Я христианин, – прошептал едва слышным голосом Дулеб.
Он вздохнул; последний отблеск жизни потух в неподвижных его взорах; тяжкий, продолжительный стон вырвался из груди, и предрекшие истину святые уста христианина сомкнулись навеки.
– Христианин! – повторил Владимир, сложив крест-накрест руки. – Христианин! Отец мой ненавидел христиан, но его премудрая мать… О, если б я мог, подобно ей, увериться в истине… и так же, как она, – продолжал Владимир, нахмурив свои густые брови, – пресмыкаться в числе рабов надменных царей византийских… Нет, я пошлю любимых бояр моих; вера, ими избранная, будет моею, и тогда я не стану испрашивать ее, как подаяния и милости, но с мечом в руках потребую, как дани. Нет, нет, великий князь Киевский не преклонит главы своей ни перед одним из царей земных!
Близкий шум заставил оглянуться Владимира: вся поляна была покрыта многочисленною его свитою. Сойдя с коней и наблюдая почтительное молчание, стояли в нескольких шагах от него: воевода киевский Светослав, Добрыня, Ставр Годинович, Рохдай и другие витязи и сановники великокняжеского двора его.
– Подымите тело этого благородного юноши, – сказать обращаясь к ним, Владимир. – Он спас жизнь вашего государя. Я хочу, чтоб он был предан земле со всею почестью ближнего нашего боярина, чтоб над гробом его был насыпан высокий курган и сам верховный жрец Перуна отправил тризну над его могилою… Нет, нет! – продолжал он. – Светорад, в нашем великом Киеве есть христиане: отыщи их, пусть они отправят тризну по обычаю своему над могилою этого юноши: он был их единоверцем. И с этого числа я повелеваю тебе великокняжеским моим словом охранять христиан от всякого утеснения, зла и обиды. Я дозволяю им строить храмы и молиться в них по их закону о моем здравии и благоденствии всего царства Русского.
– Слушаю, государь, – отвечал,
– Постой! Живы ли еще заложники, присланные с повинною головою от родимичей и ятвягов?
– По воле твоей, государь, они будут преданы завтра смертной казни.
– Я дарую им жизнь.
– Как, государь, ты милуешь этих мятежников?
– Да, я прощаю их! – повторил вполголоса Владимир. – Только тот, кто прощает здесь, – продолжал он, смотря на бездушный труп своего избавителя, – будет прощен и там… Коня!
Владимиру подвели коня; он сел на него.
– Белого кочета! – сказал он, обращаясь к сокольничему. – А ты, Стемид, ступай с моею псовою охотою в село Предиславино, и чтоб все было готово к нашей вечерней трапезе: я угощаю сегодня моих храбрых богатырей, любимых витязей, ближних бояр и всю дружину мою великокняжескую.
Многолюдная толпа всадников двинулась вслед за Владимиром.
– Ну, товарищ, – шепнул Светорад Рохдаю, – что это сделалось с нашим великим князем?
– А что? – отвечал Рохдай. – Тебе, чай, досадно, что некому будет завтра голов рубить?
– По мне, все равно. Воля его княжеская: хочет милует, хочет нет; только не дал бы вперед повадки. А слышал ты, что он приказывал мне об этих христианах?
– Слышал, так что ж?
– Как что? А что скажет наш верховный жрец Богомил?
– Это диво, твой Богомил! Да говори он что хочет, хоть с сердцов всю бороду себе выщипли, – большая беда! Что в самом деле, иль наш государь великий князь будет обо всем спрашиваться у этого старого срамца? И так дали ему волю. Нет, брат, у меня бы он давно по ниточке ходил!
– Полно, Рохдай, – прервал Светорад, – эй, нехорошо! Тебя и так все зовут богохульником.
– За то, что я не кланяюсь в пояс этому чвану Богомилу?
– Да ведь он верховный жрец Перуна.
– Так что ж? Да будь он хоть верховный жрец варяжского бога Одена, а не смей ломаться и умничать не только перед государем, да и перед нашим братом. Пляши кто хочет по его дудочке, а уж меня, брат, плясать он не заставит.
– Однако ж, Рохдай, кто боится богов…
– Да не знает, которой рукой за меч взяться, вестимо, тому как не кланяться Богомилу! Вот если б и я заставлял только рубить головы на лобном месте…
– Рохдай! – закричал с досадой Светорад.
– Что вы, братцы, расшумелись? – сказал степенный боярин Ставр Годинович. – Иль не видите, как пасмурен наш государь великий князь?
– Это ничего, – прервал Рохдай, расправляя свои огромные усы, – дай только нам добраться до села Предиславина, а там как засядем за столы дубовые да хватим по доброй чаре меду крепкого за его великокняжеское здравие, так дело-то пойдет своим чередом. Ведь нашему ясному соколу, удалому Владимиру, благо бы начать, а там уж гуляйте себе, добрые молодцы, да не отставайте только от хозяина. Посмотри, как он сам изволит распотешиться!
– Вряд ли! – сказал боярин Ставр, покачав сомнительно головою.
V
Мы попросим наших читателей возвратиться вместе с нами в село Предиславино и заглянуть в пустой подвал, в котором сидел и горевал бедный Тороп. Несколько часов сряду провел он, размышляя о своем незавидном положении; напрасно ломал он себе голову, чтоб найти какое-нибудь средство для своего спасения. Он видел ясно, что ему не оставалось ничего другого, как выдать руками Все-слава или погибнуть самому.