Ассасины
Шрифт:
Я подумал, что человек, украсивший стены своего кабинета историей своей жизни в фотографиях, тоже обладает сильно развитым эго. Но других всегда легко судить. И еще вдруг показалось, что я обязательно найду убийц сестры. Эго существовало повсюду.
— Ваша сестра была так терпелива. Я выходил, возвращался, вел по телефону переговоры. А она сидела тихо, как мышка, и терпеливо ждала. Вот только боюсь, я ее разочаровал.
Мы поболтали еще несколько минут, и я понял, что больше из него не вытянуть. Потом он сказал, что у него встреча в клубе, и я распрощался с ним и вышел.
Кивнул на прощание секретарше. В этот момент она принимала посылку у почтальона. Маленький
Носатый профиль... Д'Амбрицци с бандитскими отвислыми усиками всем телом подался вперед, точно внимательно прислушивался к тому, что кто-то ему нашептывает. По одну руку от Д'Амбрицци — молодой человек с жестким лицом. И вроде бы на нем военная форма! Похожа на форму вермахта, воротничок в точности такой... По другую руку — еще один мужчина, худое лицо, щеки прорезаны глубокими вертикальными морщинами, и в них залегли тени. Лицо человека, которого жизнь вынуждала принимать нелегкие решения, резко изогнутая бровь, а вот над глазами изображение смазано... И, наконец, четвертый мужчина, оставшийся как бы вне фокуса, его толком не разглядеть, но... Но все же есть в нем нечто такое... Две свечи на столе, там же винные бутылки, снимок сделан со вспышкой, фигуры отбрасывают тени на стену, раскрашенную под кирпич...
Я сидел в маленькой полутемной закусочной, кругом жужжали мухи, работяги пили кофе и колу, сидел и не сводил глаз с главного выхода «Глобал Эджипт». Пил крепкий и горячий черный кофе и поглядывал то на склад, то на снимок, оставленный мне Вэл в барабане. Смотрел на него и думал об этих четверых мужчинах. И вспоминал слова Элизабет: нет, их пятеро, пятеро мужчин.
Клаус Рихтер просто замечательный парень. Он, несомненно, прекрасно играл в гольф, он прекрасно понимал, как сильно парижане любят свой Париж. Он обожал все эти свои снимки, а стало быть, гордился жизнью, которую прожил. Сам великий Боро подарил ему одну из своих клюшек. Сестра Лорейн назвала его столпом местной католической общины. Великолепное чувство юмора, назвал Еипет жутким захолустьем... Просто прекрасный парень!...
И лжец.
Он знал Д'Амбрицци в Париже и солгал мне.
Я знал, что он лжец, потому что нашел этот снимок в игрушечном барабане Вэл. Это он изображен рядом с Д'Амбрицци на снимке. Молодой парень с жестким, ничего не выражающим лицом. Лицом человека, уже немало повидавшего в жизни. И еще я теперь знал, где моя сестра раздобыла этот снимок.
Вэл приехала в Александрию искать человека, изображенного на снимке, и нашла его. А потом мужчина с серебристыми волосами ее убил.
Клаус Рихтер...
Солнце на улице палило безжалостно, я сидел в относительной прохладе, в закусочной, и вдруг впервые за все это время мне стало страшно. Я был один, не мог поделиться своими соображениями ни с сестрой Элизабет, ни с отцом Данном, ни с Санданато. Солнце светило, я пил убойной крепости черный кофе, и сегодня никто ни разу не пытался меня убить. И все равно по спине ползли мурашки, потому что мне было чертовски страшно. Страх навалился внезапно. Когда я понял, что один из мужчин на снимке — Клаус Рихтер. Но главное даже не это. Он солгал мне. По спине пробежали мелкие мурашки. И еще мне казалось, что по спине течет что-то горячее и липкое, что я истекаю кровью.
Ненавижу все это!
Ненавижу бояться. Вэл тоже боялась...
Клаус
Я сунул снимок в карман и перешел через дорогу. Секретарши в приемной не было, дверь в кабинет Рихтера распахнута. Оттуда доносился какой-то стук. Я шагнул и остановился в дверях. Секретарша с молотком в руке перегнулась через угловой стол и била в стену.
Я постучал о дверную панель.
— Прошу прощения. — Она вздрогнула и обернулась, не выпуская молотка из рук. Даже рот разинула от изумления. — Не хотел вас напугать.
— А я стукнула молотком по пальцу, — сказала она и встряхнула рукой. — Впрочем, — она улыбнулась ярко накрашенным ртом на смуглом лице, — это произошло бы и без вашей помощи. — Она меня узнала. — А вы разминулись с герром Рихтером. Он только что ушел, и до завтра его уже не будет.
— Гольф, конечно?
— Ну да. Может, я могу чем-то помочь?
— В общем-то пустяк, но мне кажется, я забыл здесь свою авторучку. — Предлог слабоват, ну и черт с ним. — Позвольте, я забью этот гвоздь.
Она протянула мне молоток и указала на то место, куда следовало забить гвоздь. — Какая ручка?
— С чернилами. Старый добрый «Монблан». — Я перегнулся через стол, выдернул из стены искривленный гвоздь, приставил новый и забил его двумя сильными ударами молотка. — А где картина?
Она разворачивала пакет из коричневой бумаги. А потом протянула мне маленький снимок в рамке. Ну, конечно. Точная копия того, что находился у меня в кармане. — Я так рада, что герр Рихтер ничего не заметил, — с улыбкой сказала она. — Он придает этим снимкам огромное значение и очень расстроился бы, если б увидел, что один пропал. Вот я и решила заменить, пока его нет. Специально наставила на стол цветов, книг и папок, чтобы он не заметил...
— Что же случилось с оригиналом? — спросил я.
Повесил снимок на гвоздь, выровнял. Пустое пространство на стене было теперь заполнено. Я-то знал, кто украл снимок. Вэл. Она углядела его, потом воспользовалась моментом, когда Рихтер вышел из кабинета, сняла и сунула в свой знаменитый кожаный портфель. Но зачем? Что такого важного увидела она в этом снимке?
— Я, конечно, никогда не скажу этого герру Рихтеру, — понизив до шепота голос, начала секретарша, — но мне кажется, женщина, которая приходит сюда убираться, нечаянно сшибла его со стены. Стекло разбилось, она побоялась признаться, ну и выбросила его. Во всяком случае, клянется и божится, что ничего не знает. К счастью, у герра Рихтера была копия, в его фотоархивах. Ну и я заказала рамку и решила повесить, пока он ничего не заметил.
Она ходила за мной по пятам, пока я притворялся, что ищу ручку. И вот я упал на колени, незаметно вытащил ручку из кармана и с радостным возгласом «нашел!» сделал вид, что вытаскиваю ее из-под стола.
Она проводила меня до дверей, рассыпаясь в благодарностях. В ответ я говорил, что это сущий пустяк и сплошное для меня удовольствие. Я почти ощущал за спиной Вэл. Чувствовал, как она похлопывает меня по плечу и называет увальнем.
Но что же такого особенного в этом снимке?
Он являлся доказательством связи герра Рихтера, удачливого бизнесмена из Александрии, с Д'Амбрицци. Он неоспоримо подтверждал, что они встречались в Париже сорок лет тому назад. Во время оккупации. И что с того? Почему он солгал мне? Почему Вэл оставила этот снимок мне? Что общего между этим снимком и убийством моей сестры?