Ассегай
Шрифт:
Выслушав перевод, Ева засияла от радости.
— Пожалуйста, Баджер, скажи, что я пришла просить у нее благословения.
Леон исполнил ее просьбу.
— Благословение ты получишь, — пообещала Лусима. — Дитя мое, я вижу, что у тебя нет матери. Ее унесла страшная болезнь.
Улыбка на лице Евы поблекла.
— Ей известно о моей матери, — прошептала она. — Теперь я верю всему, что ты о ней рассказывал.
Протянув руку, Лусима коснулась ее щеки розовой ладонью.
— М'бого мой сын, а ты будешь моей дочерью. Я займу место твоей матери, которая
— Ты моя мать, Лусима Мама. Можно мне, как дочери, поцеловать тебя?
Улыбка Лусимы могла бы, наверно, разогнать ночную тьму.
— Такое не в обычае нашего племени, но я знаю, что поцелуем мзунгу выказывают уважение и любовь. Да, дочь, моя, ты можешь поцеловать меня, а я поцелую тебя. — Ева робко шагнула в объятия шаманки. — Ты и пахнешь, как цветок.
— А ты — как земля после дождя, — ответила через Леона Ева.
— Твоя душа поет, но я вижу унижение и усталость. Тебе нужно отдохнуть. Отдохните в хижине, которую мы построили для вас. Может быть здесь, на горе Лонсоньо, твои раны заживут, и к тебе вернется прежняя сила.
Служанки Лусимы отвели их к новой хижине, где пахло дымом сожженных трав и свежим коровьим навозом, которым обмазывали пол. Гостей уже поджидали тушеные цыплята, жареные овощи и маниока, а когда они перекусили, рабыни показали им постель из шкур с вырезанными из дерева подголовниками.
— До вас здесь никто еще не спал. Вы будете первыми. И пусть наша радость от встречи с вами будет и вашей радостью, — сказали служанки и оставили пару в покое.
Утром девушки-рабыни отвели Еву к небольшому озеру, пользоваться которым разрешалось исключительно женщинам. После того как она искупалась, ее волосы украсили цветами, а вместо грязного, рваного платья дали свежую неношеную шуку. Хихикая и осторожно прикасаясь к гостье, словно она была дорогой и хрупкой безделушкой, девушки показали, как подворачивать и носить обновку. Получилось что-то вроде римской тоги. Обуви не дали, и Ева босиком отправилась к большому дереву в центре деревни, под которым ее ждала Лусима. Леон тоже был там, и они втроем позавтракали кислым молоком и кашей из сорго.
Потом разговаривали. Ева и Лусима сидели рядышком, переглядывались, держались за руки и, похоже, понимали друг друга без слов, поскольку общались на каком-то ином, не речевом, уровне. Иногда Леон чувствовал себя лишним.
— Ты долго была одна, — обронила Лусима.
— Да, я слишком долго была одна, — согласилась Ева и, протянув руку, дотронулась до Леона. — Теперь нас двое.
— Одиночество точит душу, как вода камень.
— Скажи, Мама, буду ли я снова одна?
— Хочешь знать, что ждет тебя впереди?
Ева кивнула.
— Твой сын М'бого говорит, что ты можешь заглядывать в будущее.
— М'бого — мужчина, а мужчины всегда стараются все упростить. Будущее не так однозначно. Посмотри! — Ева послушно подняла голову и посмотрела в небо. — Что ты видишь там, мой цветок?
— Вижу
— Какого они цвета? Формы?
— Трудно сказать. И форма, и цвет меняются у меня на глазах.
— Так же и с будущим. У него много форм и оттенков, и оно меняется в зависимости от того, какие ветры дуют в нашей жизни.
— Значит, ты не можешь сказать, что станет со мной и М'бого? — разочарованно, как обманутый ребенок, спросила Ева. Лусима рассмеялась.
— Я этого не говорила. Иногда темные завесы расходятся, и мне удается заглянуть в будущее. Но я не могу увидеть все.
— Пожалуйста, Мама. — Ева сложила руки перед собой в умоляющем жесте. — Загляни в мое будущее и скажи, обретем ли мы с М'бого счастье.
— Мы совсем недолго вместе, и еще плохо знаем друг друга. Может быть, я смогу заглянуть в твое будущее, если загляну в твою душу.
— О, Мама! Я так рада!
— Рада? А если я так тебя полюблю, что не захочу рассказывать о будущем?
— Не понимаю.
— Будущее не всегда хорошо. Если я увижу что-то такое, что опечалит тебя, разве ты пожелаешь это услышать?
— Я хочу только, чтобы ты сказала, что мы с М'бого всегда будем вместе и никогда не расстанемся.
— А если я скажу, что вам не суждено быть вместе, как ты поступишь?
— Я умру.
— Я не хочу, чтобы ты умирала. Ты слишком мила и добра. Если я увижу, что вам суждено расстаться, не лучше ли мне солгать, чтобы ты не умирала?
— Ты ставишь меня перед трудным выбором, Мама.
— Жизнь трудна. Ничего определенного нет. Нужно просто жить, принимая с благодарностью каждый день. — Лусима посмотрела в глаза Еве, увидела в них боль и смягчилась. — Вот что я тебе скажу. Вы будете счастливы вместе, потому что ваши сердца соединены, как два растения. — Она провела ладонью по старой лиане, змеей обвившей древнее дерево. — Видишь? Лиана стала частью дерева. Они поддерживают друг друга. Их невозможно разделить. Вот так же и вы двое.
— Если ты увидишь в будущем опасность, предупредишь нас? Предупредишь, Мама?
Лусима пожала плечами:
— Может быть. Если решу, что знание пойдет вам на пользу. А сейчас… солнце уже достигло полудня. Мы проговорили все утро. Ступайте, дети мои. Воспользуйтесь тем, что есть. Будьте счастливы.
Шли дни. Благодаря заботам и вниманию Лусимы Ева постепенно изжила страхи и неуверенность, и жизнь ее наполнилась счастьем и смыслом, о существовании которых она раньше и не догадывалась.
— Я знала, что мы должны прийти сюда, но до сегодняшнего дня не понимала почему. Эти дни, дни на Лонсоньо, ценнее любых брильянтов. Что бы ни случилось потом, они останутся с нами навсегда, их никто у нас не отнимет, — сказала она Леону.
Прошло пять дней, прежде чем Ишмаэль, сделав полукруг у основания Лонсоньо и поднявшись с лошадьми по южному склону, появился в деревне. Увидев Еву босиком и в шуке, верный слуга пришел в ужас.
— Даме столь благородной и красивой, как вы, не должно уподобляться безбожным дикарям, — упрекнул ее он.