Ассегай
Шрифт:
Он вернулся в Найроби ближе к сумеркам, но на главной улице царило непривычное оживление, и пришлось протискиваться между повозками, на которых в город прибыли поселенцы с дальних ферм. По колонии расползся слух, что фон Леттов-Форбек сосредоточил на границе ударную группировку и готов выступить маршем на Найроби, разоряя и сжигая по пути подвернувшиеся хозяйства. На плацу у штаба КАС солдаты генерал-майора Баллантайна спешно ставили палатки для размещения беженцев. Женщины и дети осваивались на новом месте, тогда как мужчины подтягивались к сборному пункту в помещении банка «Барклайз», где лорд Деламер формировал из волонтеров полк легкой кавалерии.
Проезжая
Какой-то человек выбежал из телеграфной станции напротив банка, размахивая над головой бумажкой.
— Сообщение из Лондона! Сообщение из Лондона! Началось! — прокричал он. — Кайзер Билл объявил войну Британии и всей империи! По местам, парни, нас слава ждет!
Отовсюду послышались восторженные крики. Мужчины потрясали бутылками. «Чтоб ему сдохнуть!» — орали тут и там.
В толпе преимущественно знакомых лиц мелькнула физиономия Бобби Сэмпсона. Леон собрался было спешиться и составить компанию старому приятелю, как вдруг вспомнил про Густава. Как поведет себя немец теперь, когда война стала фактом? Какие инструкции оставил ему на такой случай предусмотрительный граф Отто?
Леон развернул лошадь к площадке для поло.
Когда он добрался туда, уже совсем стемнело. Днем прошел дождик, так что земля была мягкая и приглушала стук копыт. За брезентовыми стенами ангара горел огонь. Сначала Леон подумал, что кто-то ходит внутри с фонарем, но свет был слишком яркий, живой и вдобавок мигал.
Пожар!
Предчувствие не обмануло. Он соскочил на землю, бесшумно подбежал к двери и остановился на секунду, оценивая ситуацию. Источником света был факел, который Густав держал высоко в руке. Оба аэроплана стояли на своих обычных местах, хвостом к хвосту, в противоположных концах ангара. Для каждого предусматривалась отдельная дверь, что позволяло вкатывать или выкатывать одну машину, не трогая другую.
Густав уже порубил деревянные контейнеры, в которых аэропланы прибыли из Германии, и сложил под фюзеляжем «Шмеля» пирамидку из досок. Занятый подготовкой поджога, он не замечал стоявшего за спиной Леона. В правой руке механик держал факел, в левой — бутылку шнапса. Слегка покачиваясь, он произносил прощальную речь.
— Такого трудного поручения у меня еще не было. Вы — плод моего ума. Вы — творение моих рук. Мне знакома каждая черточка ваших чудных тел. Я построил вас собственными руками. Я трудился над вами долгими днями и ночами. Вы — памятник моему гению. Вы… — Густав шмыгнул носом, приложился к бутылке и громко икнул. — И вот теперь я должен уничтожить вас. Часть меня умрет с вами. Жизнь моя без вас, — как пепел от костра. Лучше бы мне самому сгореть с вами. — Он бросил факел в дровяную пирамидку, не рассчитал, и тот, пролетев выше, ударился о пропеллер, отскочил, разбрасывая искры, упал и откатился назад. Немец с проклятием наклонился.
И тогда Леон прыгнул. Прыгнул и врезался в Густава в тот самый момент, когда механик дотянулся до факела. Немец рухнул, выронив бутылку, но удивительным образом
С поразительным для человека внушительных размеров проворством Густав перекатился на колени и с ненавистью уставился на противника.
— Будешь мешать — убью!
Он снова швырнул факел — на сей раз удачно. Леон подозревал, что доски облиты керосином, однако взрыва не последовало. Только бы успеть… Он рванулся к пирамиде, однако перед ним выросла покачивающаяся гора. Немец расставил руки, прикрывая фланги, но Леон выбрал для удара центральное направление и, врезавшись в противника, со всей силы пнул коленом в пах. Густав с воплем подался назад, зажав ушибленное место обеими руками. Оттолкнув его плечом, Леон проскочил под фюзеляж и отбросил факел к дверям.
Механик прыгнул ему на спину и обхватил рукой за шею. Оседлав Леона, как лошадь, сдавив ребра коленями, немец усилил нажим, явно намереваясь задушить врага.
Дышать становилось все труднее, в глазах темнело. Прямо перед ним, на уровне головы, застыла в неподвижности лопасть воздушного винта. Изготовленная из ламинированного дерева, она была обшита по кромке металлом. Резко развернувшись, Леон откинулся назад. Острая как нож лопасть до кости рассекла кожу на голове немца. Хватка ослабла, и Леон выскользнул из смертельного захвата. Оглушенный ударом, Густав едва стоял на ногах. Из глубокой раны обильно шла кровь. Не давая немцу опомниться, Леон врезал кулаком в челюсть. Механик всплеснул руками и грохнулся на спину.
Леон воспользовался паузой, чтобы отдышаться и оглядеться. Факел не потух, но ничего горючего рядом не было, и огонь медленно умирал. Зато пламя под фюзеляжем постепенно разгоралось и уже лезло по пирамидке вверх, к корпусу аэроплана. Медлить было нельзя. Схватив пару охваченных огнем досок, Леон подбежал к двери и выбросил их наружу. Вернувшись, наклонился за факелом и, услышав, как что-то просвистело над головой, обернулся.
Придя в себя, Густав вооружился восьмифутовым молотом на длинной рукоятке, лежавшим на верстаке у стены, и, если бы Леон не нагнулся, раскроил бы ему череп. Промахнувшись, немец потерял равновесие, и Леон крепко, по-медвежьи обхватил его обеими руками и прижал к себе. Пару минут они топтались на месте, как неуклюжие танцоры, пытаясь оторвать противника от пола или сбить подсечкой с ног.
Преимущество в росте не давало Леону перевеса, потому что Густав не уступал ни в массе, ни в физической силе — его тело состояло, казалось, из одних мускулов, закаленных годами тяжелого труда. Другой на месте немца давно бы сломался, но с механиком дело обстояло наоборот — сопротивление только крепло, а полученные раны подстегивали организм выбрасывать в кровь все больше адреналина. При этом Густаву удавалось теснить Леона к двери. В какой-то момент механик изловчился и ногой отшвырнул факел под фюзеляж аэроплана. Ангар наполнился дымом и запахом гари.
Словно обезумевший от ярости леопард, Леон собрал оставшиеся силы и провел подсечку. Так и не разжав объятий, противники рухнули на пол — немец оказался снизу, англичанин сверху. Леон вскочил первым и сразу бросился к аэроплану. Пламя уже перекинулось с факела на две доски, ему удалось вытащить их из кучи и отбросить подальше. На большее времени не хватило — Густав перешел в наступление. Размахивая перед собой молотом, он заставил Леона отступить. Двигался немец тяжело, дышал хрипло, рубашка почернела от крови, но он как будто не замечал боли. Молот на длинной ручке летал справа налево с четкостью метронома.