Ассегай
Шрифт:
Тот еще мерзавец, подумал Леон и, вынеся такое суждение, подошел к графу.
— Имею ли я честь обратиться к графу Отто фон Мирбаху? — спросил он, ограничившись легким кивком.
— Имеете. Позвольте спросить, кто вы такой? — поинтересовался, в свою очередь, граф.
Голос у него был зычный, тон — командный.
— Леон Кортни, сэр, ваш охотник. Добро пожаловать в Британскую Восточную Африку.
Граф одарил его благосклонной улыбкой и протянул руку, здоровенную, крепкую, с золотистыми веснушками и короткими рыжеватыми волосками. На третьем пальце было золотое кольцо с крупным белым брильянтом. Леон знал, какое испытание его ждет, и приготовился.
— Давно
Английским граф владел в совершенстве.
— Не подведу, сэр. Полагаю, у нас есть все основания надеяться на лучшее. Я выписал на ваше имя несколько лицензий, однако мне нужно знать, какая дичь интересует вас в первую очередь. Слоны? Львы?
Граф разжал наконец пальцы, и кровь устремилась в побелевшую ладонь. Леон с трудом удержался, чтобы не помассировать руку. В бледно-зеленых глазах немца блеснуло уважение — пальцы у него тоже онемели, но виду он не подавал.
— А вы неплохо говорите по-немецки, — заметил фон Мирбах. — Что касается вашего вопроса. Прежде всего меня интересуют крупные звери, в том числе слоны и львы. Особенно последние. Мой отец был послом в Каире в то время, когда Китченер воевал с Махди, и имел возможность охотиться в Абиссинии и Судане. В моем охотничьем домике в Шварцвальде много львиных шкур, да все они старые и побиты молью. Слышал, черные здесь охотятся на львов с одним копьем. Это правда?
— Да, сэр. У масаи и самбуру такую охоту устраивают для проверки молодых воинов на смелость и мужество.
— Я хотел бы лично посмотреть, как это происходит.
— Я договорюсь.
— Хорошо, но мне хотелось бы также добыть несколько пар приличных слоновьих бивней. Скажите, Кортни, какой из здешних зверей, на ваш взгляд, самый опасный? Слон или лев?
— Как говорят старые охотники, самый опасный зверь тот, который тебя убивает.
— Ja, понимаю. Типично английская шутка. — Граф коротко хохотнул. — А вы сами как считаете?
Перед глазами встала яркая, словно это было вчера, картина: кривой черный рог, торчащий из живота Перси Филипса. Леон помрачнел.
— Буйвол. Раненый буйвол, вот самый опасный зверь.
— Похоже, для такого вывода у вас есть серьезные основания. Это ведь не очередная английская шутка, nein?
— Нет.
— В таком случае мы будем охотиться и на слонов, и на буйволов, но в первую очередь на буйволов.
— Вы, конечно, понимаете, сэр, что хотя я сделаю все возможное, дабы помочь вам добыть трофеи, мы имеем дело с дикими животными и многое зависит от удачи?
— Мне удача никогда не изменяла, — ответил граф Отто, и это его заявление прозвучало не похвальбой, а констатацией факта.
— Сэр, это очевидно даже для самых неискушенных.
— К числу которых вы, мистер Кортни, явно не принадлежите.
Подобно двум боксерам-тяжеловесам в начале первого раунда, они улыбались и обменивались репликами-выпадами, оставаясь в то же время настороже, оценивая, прощупывая друг друга, улавливая малейшие нюансы в том заряженном токе, что наполнил пространство между ними.
А потом Леон уловил вдруг в теплом тропическом воздухе легкий аромат парфюма. Пленительный, колдовской аромат, вошедший в него в тот самый миг, когда он поднял с земли шелковую вещицу, выпавшую из раскрывшегося
Это была она. Он ждал встречи с ней с того дня, когда прочитал письмо Кермита, и все же оказался не готов. В груди что-то затрепетало, как будто там ожила и попыталась вырваться из клетки ребер маленькая птичка. Дыхание сбилось. Кермит описал ее несколькими скупыми словами и не ошибся только в одной детали. Необычайные, поразительной ясности, глаза с заворачивающимися вверх внешними уголками — Леон не решился бы назвать их ни голубыми, ни сизо-серыми — были широко расставлены и окаймлены длинными густыми ресницами. Лоб широкий, подбородок четкой, тонкой лепки. Губы полные, и когда она улыбнулась, они слегка приоткрылись, позволяя увидеть ослепительно белую полоску зубов. Свои роскошные черные волосы она убрала со лба под модную, небрежно сдвинутую набок шляпку, но пара мягких локонов выбились из-под заколок и легкомысленно вились над розовыми ушками. Она была довольно высокая, почти по плечо Леону, однако он мог бы без труда обвить ее талию одной рукой.
Короткие, с буфами, рукава бархатной блузы позволяли любоваться тонкими, но не слабыми руками, руками наездницы. Длинные, сужающиеся к кончикам пальцы с перламутровыми ноготками и изящной формы ладони выдавали артистическую натуру. Из-под длинных свободных юбок выступали заостренные мысочки сапожек для верховой езды. Ножки под дорогой змеиной кожей, вероятно, были не менее изящными, чем ладони. По крайней мере такими представлял их Леон.
— Ева, позволь представить тебе герра Кортни. Он охотник и будет заботиться о нас в этом небольшом африканском приключении. Герр Кортни, познакомьтесь — Ева фон Вельберг.
— Мое почтение.
Она улыбнулась и протянула правую руку — ладонью вниз. Леон поклонился и, взяв ее, поднес почти к самым губам. Потом выпрямился и отступил на шаг. Она задержала взгляд лишь на мгновение дольше. В глубине ее синих, как озера, глаз таилось нечто загадочное, трудно уловимое, многозначительное.
Она отвернулась сказать что-то графу, и Леон ощутил в себе нечто никогда прежде его не посещавшее и потому совершенно незнакомое. Это была удивительная, странная смесь восторга и сожаления, счастливого обретения и тяжкой утраты. В один короткий миг он как будто открыл для себя неизмеримую ценность чего-то и тут же лишился этого. Когда граф по-хозяйски положил ей на талию широкую, с рыжими волосками, руку и Ева, прильнув к нему, улыбнулась в ответ, Леон понял, что ненавидит его, но в этой ненависти ощущался горьковато-приятный привкус, схожий с тем, что оставляет в горле жженый порох.
Багаж графа Отто и его прекрасной спутницы состоял из нескольких сундуков и контейнеров с винтовками, ружьями и боеприпасами, так что доставка его на берег не заняла много времени. Все остальное было выслано заранее. Ящики быстро перегрузили на стоявший наготове грузовик. Отдав необходимые распоряжения, граф подошел к своим служащим, выстроившимся в шеренгу в ожидании господина. Мирбах приветствовал их с той снисходительной сердечностью, с которой отец обращается к несмышленым детишкам. Каждого назвал по имени, для каждого нашел какие-то особенные слова. Они, в свою очередь, вели себя как щенки, удостоившиеся хозяйской ласки, и только что не помахивали хвостиками: смущенно улыбались, кланялись и бормотали слова благодарности. Было очевидно, что граф для них почти то же, что и сам Господь.