Астронавты (худ. В.Калашников, А.Ермолин)

Лем Станислав

Все молчали. Тишина эта показалась мне такой странной, что я не решался нарушить её. Лао Цзу первый заметил меня и пошевельнулся; Арсеньев поднял голову и, мигая, словно ослеплённый, спросил:

— Это вы?

Я всё ещё стоял в дверях.

— Войдите, — сказал Арсеньев.

Мне показалось; что китаец смотрит на меня как-то особенно, но это был только отблеск света в его очках.

— Вам удалось?.. Вы что-то открыли? Что? — спросил я.

Лао Цзу покачал головой.

— Нет, но... профессор Чандрасекар сделал один опыт... один эксперимент, который дал... странные результаты.

Он произнёс это так тихо, что по телу у меня пробежали мурашки.

— Что это значит?

— Можно ещё раз? — спросил китаец. Никто не ответил. Тогда

он повернул ручку усилителя на тележке. Раздался глухой шум, потрескивание, потом неприятный, резко снижающийся свист. И вдруг из рупора полилась мелодия мрачная, напряжённая, стремительная и полная смятения. Она не вызывала ужаса, ибо сама была ужасом; он был в ней, как в огромных скелетах юрских ящеров, застывших в чудовищных судорогах, когда их залил поток расплавленной лавы и навеки оставил в позе, полной несказанных мук и страха. Эта мелодия была как огромные кости, которые, перестав быть позвонками и рёбрами, уже не принадлежат живому существу, но ещё не превратились в известковую скалу, не стали частью мёртвого мира. Как они, она была страшна, отвратительна и в то же время близка, ибо чем-то вызывала вдруг почти человеческие чувства. Я хотел крикнуть: «Довольно, довольно, остановите!» — но не мог раскрыть рта и слушал, поражённый, словно мне довелось через стекло в оцепенении наблюдать за конвульсиями обитателя бездны, странного и непонятного чудовища, о котором я не знаю ничего, кроме того, что оно умирает.

Нестройный хор ещё раз прогремел и утих. Теперь слышалось только равномерное шуршанье токов.

Я молчал. Молчали и все. Только где-то внизу слышался лёгкий шорох работающего механизма. Я долго не решался, но всё же спросил:

— Что это было?

— Так звучит кристалл... одного из этих приборчиков... — произнёс Чандрасекар и, подойдя к аппарату, вынул из держателей металлический кусочек. — Мне пришла мысль превратить электрические колебания в звуковые. Мы совершенно не знаем, таково ли действительно предназначение этого странного прибора... То, что в переводе на звук колебания прозвучали как музыка, — это может быть чистой случайностью...

— А другие? — спросил я, указывая на рассыпанные серебряные зёрнышки.

— Ничего, хаос звуков, раздирающий уши, — ответил математик. — Я сам не знаю, почему это сделал, — прибавил он, помолчав. — Не думаю, чтобы это была музыка, чтобы они тоже...

— Что с тобой, Лао? — спросил Арсеньев. Физик встал и поднял голову с таким выражением, словно вглядывался в отдалённый свет. Он не слышал вопроса Арсеньева и, медленно наклонив голову, несколько раз коснулся пальцами стеклянной доски аппарата, словно поглаживая её. Потом обратился к Райнеру:

— Доктор... давно ли, по-вашему, существует на берегу эта железная глыба? Вы делали анализы...

— Да, делал ещё перед нашим злосчастным полётом. Принимая во внимание низкий процент кислорода в воздухе... хотя, с другой стороны, присутствие воды должно действовать каталитически... я думаю, что железо существует в такой форме лет сто пятьдесят... ну, скажем, даже сто шестьдесят.

— А может быть... девяносто?

— Едва ли. Разве если температура была гораздо выше. А о чём вы думаете, профессор?

— Если температура была гораздо выше... — повторил китаец очень медленно и снова сел.

— Вы думаете... — обратился к нему Райнер, но Арсеньев жестом остановил его.

— Не мешайте ему. Он сейчас нас не слышит.

Эта история произвела на меня такое сильное впечатление, что я забыл о далёком отсвете, который видел во мраке, когда стоял на палубе. Наутро и в последующие дни небо мерцало тихими электрическими разрядами, и далёкого отблеска уже не было видно.

БОЛЬШОЕ ПЯТНО

Шестнадцать дней продолжались исследования высоких слоёв атмосферы. Говорю «дней», ибо хотя долина и была наполнена мраком, наши организмы сохраняли двадцатичетырехчасовой ритм сна и бодрствования. Вместе с физиками я устанавливал на палубе ракеты радарные приборы и ультрафиолетовые прожекторы. Мы выпустили также несколько шаров-зондов, записывающих напряжение ионизации, а помещённые в них передатчики сообщали нам результаты измерений. Райнер возился в лаборатории, делая анализы минералов, собранных в Мёртвом Лесу. Чандрасекар сидел в кабине «Маракса», поглощённый какими-то сложными вычислениями. Я с нетерпением ожидал рассвета, до которого были отложены наиболее важные работы. Погода всё время стояла морозная, лёд расстилался на озере удивительно гладкой поверхностью. Этому способствовал полнейший покой. В темноте среди туч мерцали беглые отсветы, напоминая пробивавшееся сквозь тучу полярное сияние. На двадцатые сутки над долиной прошла мощная электрическая буря. Лёд скрипел и трескался, подпираемый волнами, стенки ракеты дрожали, крупный град стучал по бортам и палубе, но внутрь ракеты не проникало ни малейшее содрогание воздуха. На следующий день всё утихло, и при уменьшившемся морозе — ртуть в термометре поднялась до минус четырёх барометр начал падать. Приближался рассвет, а с ним новая сильная буря. Арсеньев дал распоряжение взлететь. Когда мы в последний раз стояли на палубе ракеты, небо наливалось тяжёлым свинцовым серым светом. Тусклый отблеск лёг на льдины, сковавшие озеро. Потом шлюзы закрылись, и загудели двигатели. Лёд трескался с оглушительным грохотом, распадался на куски, высоко взлетая над носом «Космократора». Корабль взметнул воду и, оставив за собою белую бурлящую полосу, круто поднялся в воздух. Из мрака, разорванного пламенем выхлопов, вынырнули призрачные силуэты гор и полные синих теней пропасти. Мы поднимались по винтовой линии всё выше сквозь толстые слои облаков. И вдруг все стоявшие в Централи закрыли лица руками: в телевизорах запылал раскалённый белый диск, низко нырявший в тучах. Летя на восток, мы встретили солнце на несколько часов раньше, чем оно взошло над долиной.

«Космократор» направился носом к Земле, словно намереваясь ринуться в бездну, разделявшую обе планеты, но навигаторы только ввели его в поток радиоволн, который нёс нам вести из дому. Несколько часов летели мы в пустоте под чёрным небом, полным так давно не виданных звёзд. Потом «Космократор», как пловец, ищущий дна, нырнул в тучи. Время от времени открывались маленькие люки на дне и на длинных кабелях опускались вспомогательные радарные антенны. Индукционные аппараты искали в тумане залежи металла. В обеих лабораториях анализаторы колебаний записывали и расщепляли волны, отражавшиеся от невидимой поверхности грунта. По инструкции, данной мне, когда я принимал навигационное дежурство, было ясно, что мы направляемся к долине Белого Шара.

В одиннадцать часов в Централи появился Арсеньев. Он был какой-то рассеянный, не сразу отвечал на вопросы и, казалось, думал о чём-то своём. Проверив приборы, он приказал мне особенно следить за показаниями гравиметра.

— Если что-нибудь изменится, прошу сейчас же сообщить мне, — сказал он.

— Не изменится, профессор, — ответил я, — потому что мы будем делать не больше трёх четвертей километра в секунду.

— Это не имеет никакого отношения к скорости корабля.

Я не мог удержаться от замечания:

— Как это? Ведь гравиметр отмечает напряжение гравитации, а сила, с какой притягивает Венера, всегда одинакова?

— Речь идёт не о притяжении планеты, — нетерпеливо возразил Арсеньев. Прошу выполнять распоряжение.

Я пожал плечами и взглянул на гравиметр. Стрелка стояла неподвижно. Я знал, однако, что Арсеньев никогда не говорит ничего на ветер, и хотя не мог понять, каким образом сила притяжения может измениться, время от времени взглядывал на шкалу прибора. За полчаса до конца дежурства по внутреннему телефону пришло распоряжение увеличить высоту до восьмидесяти километров. Судя по компасу и радароскопам, долина Белого Шара была уже близко. Двигатели запели громче, и через несколько минут «Космократор» взлетел над тучами. Выпуклость планеты была ясно заметна; до самого горизонта тянулись пушистые облака, распадаясь на длинные гряды, словно пашня под снегом.