Атаман Платов
Шрифт:
— Не надо. Проводи-ка госпожу в каюту.
На носу было ветрено и зябко. Невысокий, толстенький доктор передернул плечами:
— Бр-р, холодно…
— А что, Яков Васильевич, не принять ли согревательного?
— Не откажусь.
Матрос с щегольскими усиками услужливо подал им на подносе две стопки.
— За счастливое возвращение, — сказал Матвей Иванович.
— За ваши успехи, дорогой мой граф, — пожелал доктор.
После убытия Матвея Ивановича из Англии, 8 июля в Лондоне состоялось общее заседание муниципалитета. На нем решили: «В ознаменование живейших чувствований, коими сей муниципалитет
Над почетным даром работали лучшие английские мастера. На одной стороне эфеса они изобразили на эмали герб Великобританского и Ирландского королевств, на другой — Платовский вензель. Верх эфеса украсили алмазами, на ножнах отобразили отдельные сражения, в которых он принимал участие. На самом же лезвии вывели текст постановления муниципалитета.
Саблю вручил Платову находящийся во Франции английский фельдмаршал Веллингтон. На следующий день Матвей Иванович послал ему ответ:
«Приемля сей отличный и весьма лестный для меня знак с чувством истинной признательности, я не могу, однако же, отнести прямо к себе всю приписываемую мне оным славу. Но видя из сего искренность и доброжелательство, коими великая и знаменитая достоинствами своими нация почтила меня свыше заслуг моих во время бытности моей в Лондоне, чту себя счастливейшим, что судьба дозволила мне участвовать в столь блистательнейшей для всей Европы эпохе, протекшей в последние три года…»
Ныне сабля эта находится в Новочеркасске, в Музее истории донского казачества.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Не счесть, сколько в жизни было возвращений и встреч с Доном. Казалось бы, он к этому привык. Но нет!
С необъяснимым чувством волнения Матвей Иванович подъезжал к родному краю. В последний раз он здесь был весной 1810 года, после того как заболел в Молдавии и его откомандировали из армии. Пробыл всего три месяца, а потом поехал в Петербург — оттуда поступил вызов. Там его окончательно вылечил всемогущий доктор Виллие.
Четыре года прошло с той поры. Да какие это годы!..
Он сидел в экипаже и жадно, словно бы впервые, смотрел на раскинувшуюся пред ним степную даль, на плывущие редкие облака и далекий горизонт.
Рядом, на привычном месте адъютанта, расположилась Елизавета Петровна. Она оказалась мягкой и душевно доброй женщиной с развитым чувством такта. Не досаждая навязчивостью, вовремя угадывала его желания и незаметно делала то, что вызывало у него благодарность.
За короткое время, не зная ни слова по-русски (как, впрочем, он по-английски), они научились понимать друг друга.
Свой брак они оформили в Англии, ограничившись выправлением в посольстве нужных бумаг.
— Счастья вам долгого, — пожелали Ливены, провожая их в Россию.
С того дня прошло уже более года. И вот он уже на Дону…
За лето степь выгорела, пожелтела, и хотя было жарко, однако замечалось едва приметное дыхание осени. В
По сухой, отвердевшей земле мерно отстукивали конские копыта. Изредка возница причмокивал, подгоняя лошадей, и свистел кнут.
Дорога разветвилась, и возница направил было коней налево, по наезженной дороге, но Матвей Иванович остановил его:
— Возьми-ка, станичник, правей.
— Так то ж на хутор…
— А мы до него не доедем. Поезжай, поезжай!
Экипаж вкатил на гребень переката, и взору вдруг открылся Дон. Он голубел широкой лентой, с желтой каймой песка, а на другом берегу тянулся волнистый крутояр с широкой, поросшей кустарником лощиной, сбегавшей к самой воде.
— Дон! — указал он в окно.
— Дон? — вопросила Елизавета Петровна.
Матвей Иванович вышел из экипажа, приблизился к реке. Накатилась волна, дохнула влажной свежестью.
— Здравствуй, Дон-батюшка! — произнес он и низко поклонился. — Здравствуй, кормилец страждущих и сирых.
Он смотрел на речной простор, а на глаза сама собой набежала туманная дымка, застилая и пляж, и реку, и крутояр противоположного берега.
Ему было хорошо и грустно. Обручем давили грудь воспоминания прошлого и сознание, что вот он, старик уже, вернулся и, это, наверное, его последнее возвращение…
Вдали показался верховой, он спешил наметом к экипажу.
— Ваше превосходительство! Там собралась вся станица. Встречать вас!
Где-то левей, за излучиной, находилась станица Казанская. С нее начиналась земля Войска Донского.
— Поезжай, станичник, передай, что сейчас буду. А это тебе за добрую встречу да приветливые слова. — Матвей Иванович одарил счастливого казака золотой монетой.
— Рад стараться! Превеликая вам благодарность! — крикнул тот и, хлестнув коня, поскакал назад.
У окраины Казанской гудела многоликая толпа. Экипаж окружили, лезли на подножки, чтобы посмотреть на знаменитого атамана, коснуться его.
Дюжие казаки с трудом оттеснили любопытных, дали место, чтобы атаман ступил на землю.
От собора выступила толпа стариков с крестами и медалями на чекменях. Передний нес на расшитом холщевом полотенце пышный каравай.
— Прими, атаман наш и граф, низкий поклон за проявленные ратные доблести. Спасибо за удаль твою и храбрость, за то, что в лихих сражениях вел сыновей наших и внуков к победе и славе и оберегал от рока злого. Прими хлеб-соль от казаков станицы.
Ударили в колокола, и в небе поплыл торжественный звон…
На станичной площади построена полусотня верховых казаков, и молодцеватый есаул, лихо вскинув саблю, отрапортовал:
— Почетный караул от Войска Донского встречает Вас, доблестного атамана, на родной земле и имеет целью сопровождать ваше сиятельство до славного Нового Черкасска.
Улучив момент, Матвей Иванович спросил есаула, кто выслал полусотню.
— Повелел наказной атаман, генерал Денисов.
«Спасибо тебе, Андриан Карпович, — мысленно отблагодарил польщенный Платов. До него дошли слухи, будто бы он, Платов, умышленно оставил в Новом Черкасске храброго генерала Денисова вместо себя, чтобы тот не заслонил в сражениях его славы, и потому Денисов будто бы на него в обиде. — Спасибо, Андриан…»