Атаман Золотой
Шрифт:
Он стоит, прямой и высокий, узколицый и тонкогубый, потомок одной из знатнейших и древнейших в России дворянских фамилий.
— Я полагаю, что причины возмущений приписных к заводам крестьян и работных людей, — говорит князь, — коренятся в небрежении, кое проявляется вами, господа. Невозможно и недопустимо, дабы Исетская провинция, столь важная для нашего государства, пребывала в смутах и волнении. Все, что мог, я своим драгунским полком сделал для укрощения духа мятежа. Остальное зависит от вас, господа. Пожар нужно тушить вначале. Иначе… не потушить.
Члены Горной канцелярии внимали в благоговейном молчании. На князя смотрели как на спасителя.
…Выходя из канцелярии, Вяземский обратил внимание на большую толпу людей в лохмотьях, со связанными назади руками. Десяток драгун конвоировал арестованных. Их вели в острог.
— Кто такие? — спросил князь у офицера, ехавшего впереди.
— Бунтовщики с Кленовского рудника, ваша светлость.
Князь нахмурился и, ничего не сказав, сел в карету.
Андрей и Блоха решили укрыться в куренях под Ревдой. Это была затея Блохи.
— Я и чеботарь, и шорник, и коновал, — говорил он. — А где мы найдем работу и жительство, как не на куренях? Нас с тобой там на руках станут носить. Меж людей-то и сам человеком будешь.
Слова Блохи оправдались: в куренной избе отвели сапожникам угол, кормили даром, только работай. Работы оказалось много, притом спешной: кому хомут починить, кому седелку, кому узду сшить, а то и всю шлею. Наступала пора возить уголь. Блоха не слезал с сидухи, обшитой кожей. Шило так и мелькало в его костлявых и сильных пальцах. Андрей старался не отставать, помогая ему и на ходу учась шорному мастерству.
Блоха подмигивал лукавым глазом.
— Живем, Андрюха, до весны, а там, как вольные птицы, улетим на Волгу.
И он запевал свою любимую песню:
Ты взойди, взойди, солнце красное!
Андрей подтягивал, любуясь своим неунывающим другом.
Вечером приходили с работы жигари, кучеклады, дроворубы, топили печь, ужинали и слушали побаски Блохи.
Уже миновали сретенские морозы, веселей глянуло солнце. Проснулся, ожил лес, звонко стучали дятлы, какая-то пичуга чиликала на ближней сосне. С крыши свесились прозрачные ледяные веретена. Дроворубы уходили в лес довольные, не надо было надевать тяжелые тулупы и полушубки. Куренной староста сказал:
— Скоро по домам.
Наконец, подъехала смена. Назначенные в курени на время весны приписные крестьяне были озлоблены: ведь свое хозяйство приходилось оставлять в самую горячую пору. Зато отбывшие срок кабанщики ликовали. Куренной староста, прощаясь, сунул Блохе кошелек с деньгами.
— Бери, приятель. Мы со всей артели собрали в благодарность за ваши труды и подмогу. Спасибо вам, родные!
Блоха взял деньги.
— Пригодятся, — сказал он Андрею. — Айда и мы в путь-дорогу. Сказывают, на Чусовой, у Шайтанки, большой караван сбивают.
— Готов хоть сейчас, — обрадовался Андрей.
Сумрачные, сплошь заросшие лесами горы: Волчиха, Полынная, Березовая, Мокрая. Таежная глухомань. Бродят по тайге волки, дикие козлы, сохатые. Глубоки закрытые тенью лога. Бегут по ним горные речки и ручьи, змеясь в кустах, сонно
Вот в этом-то логу на берегах Шайтанки и заложен был чугуноплавильный и железоделательный завод. Рудознатцы доносили, что местность богата рудами да и от Чусовой недалеко. Никита Демидов в честь сына Василия назвал завод Васильево-Шайтанским.
Широкая и высокая плотина перегородила течение Шайтанки, и лог наполнился водой, образовался большой пруд. У подножия плотины встали доменная фабрика, молотовая, кузница, пильная мельница, и там, где лешачьим голосом ухал филин, зашумела вода в ларях, падая на колеса; подняли двадцатипудовые железные кулаки боевые и обжимочные молоты, завыли мехи, раздувая пламя в горнах. Люди в кожаных запонах, вачегах, в обуви на деревянных колодках привели в движение и колеса, и молоты. Потянулись подводы с рудой, с углем.
Подходя к Шайтанке, Андрей немало дивился суровой и дикой красоте этих мест. Двугорбая громада Волчихи мрачно серела на синеве неба, а дальше тянулись все новые и новые горные кряжи. Они вставали один за другим, и кажется, не было конца этому горному царству, напоминавшему застывшее на бегу каменное море.
— Мы с тобой остановимся в Талице у Пахома Балдина, — сказал Блоха.
— У тебя и здесь знакомцы?
— Поброди-ка с мое, так в лесу каждого волка будешь по имени знать.
Добрались и до Талицы. Деревня стояла на низком месте, на берегу незамерзающего ручья, верстах в пяти от завода. Десяток рубленных из добротного кондового леса изб был поставлен однорядком. Блоха подошел к самой высокой избе с коньком и шатровым крыльцом, постучал в ставню. Слуховое окошко приоткрылось, и женский голос спросил:
— Кого надобно?
— Пусти, Михайловна. Люди мы знаемые и тебе и твоему хозяину.
Женщина лет сорока, приоткрыв калитку, подозрительно оглядела путников, но тут же лицо ее прояснилось.
— Это ты, Блоха? Давненько не бывал в наших краях.
— А пути не было. Дома Пахом?
— На угольном дворе. Скоро будет.
— Приехали наниматься на сплав. Как у вас нынче? Нужны работники?
— Наймуются… Да вы проходите в избу.
В избе было темновато, но опрятно, видать, хозяйка часто скоблила и мыла свое жилье.
— Ужо я к соседке сбегаю за капустой, — сказала она и вышла.
Блоха стаскивал с себя зипунишко.
— Аксинья-то ведь от живого мужа выдана за Пахома.
— Как так? — удивился Андрей.
— По барскому приказу. Первого мужа барин в рекруты сдал, а Пахому велел на Аксинье жениться.
— Ну, и дела!
— Да, брат, по заводам и не такое еще творится.
Вернулась хозяйка с туеском соленой капусты.
— Правда, что вас Демидов другому владельцу отдал?
— Правда, батюшка. Наши господа теперь купцы гороховские — Ширяевы. Завод-то наш, бают, подарил им Демидов за то, что на ихней сестре женился. Сколько-то пожил с ней и то ли он ее бил, то ли она ему супротивничала, только ушла она от Демидова. Слышь, воротил он ее, да ненадолго, опять сбежала. Ну, это не наше дело, господское. Их грех — их ответ.