Атланты. Моя кругосветная жизнь

Городницкий Александр Моисеевич

Вперед угадать мы не в силахЗемное свое бытие.Лежат во французских могилахДва Гинзбурга, два шансонье.Осенних пейзажей наброски,Дыхание ближних морей.Один из них – днепропетровский,Другой – кишиневский еврей.Октябрь лисицею рыжейКрадется по мокрой траве.Один был известен в Париже,Другой – популярен в Москве.Немного известно нам в суммеО их непохожей судьбе, —Один от наркотиков умер,Другого убил КГБ.Связали их общие узы,С рождения каждый изгой,Но первый остался французом,И русским остался другой.Как эти могилы не близкиХолодной дождливой порой:На первой – цветы и записки,Густая

трава на второй.И мысль невеселая сноваВнезапно приходит ко мне:Не следует русское словоВ чужой хоронить стороне.

Удивительное дело – те эмигранты, которые лежат на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, весь остаток своей жизни мечтали вернуться на Родину, а те мальчики, которыми они когда-то были, которые умирали на фронтах и Первой Мировой, и Гражданской войны, мечтали попасть в тихий и спокойный Париж, который исторически был для русского человека местом отдыха и развлечений.

Кабы мне попасть в Париж,Где сейчас ночная тишь,Пил бы вина в хрусталеНа французской на земле.Славен бабами Париж,Там любви не утаишь.Подожди меня, Мари, —Погуляем до зари.Ах, поручик, что за блажь, —Ваш Париж – пустой мираж:Все, что связывает с ним,Имя звонкое «Максим».Да и это не кабак.Атакует снова враг.Не видать нам Сены впредь, —Здесь придется умереть.Кабы нам попасть в Париж,Где сейчас ночная тишь,Пили б вина в хрусталеНа французской на земле.

С Парижем всегда тяжело расставаться. Особенно осенью, когда осень – это не только время года, но и время жизни. Когда, оборачиваясь назад, понимаешь, что счастливое время, твоя весна, твое лето, во многом уже позади. И все-таки, несмотря ни на что, хочется надеяться, что с этим городом тебе еще суждено встретиться в будущем…

Преодолевая Америку

Преодолевая Америку с востока на крайний запад,От восхода к закату перелистывая города,Между двух океанов, чей йодистый резкий запах,Раз вдохнув, не забудешь, видимо, никогда,Между длинными плоскими отмелями НьюпортаИ лесистым Сиэтлом, где вечно идут дожди,Открываешь жизнь совершенно иного сорта,Не сравнимую с той, что истрачена позади.Здесь другой Орлеан, не такие Москва и Питер,Стоязыких племен неожиданное родство,И второе пришествие в кратере Солт-Лейк-СитиВозвращает надежду на старое божество.От канадских озер до горячих степей Техаса,Облаченная в шорты и прочую лабуду,Все куда-то торопится эта веселая раса,Несъедобную пищу дожевывая на ходу.С изначальных времен здесь иные кипели страсти,У реки Сакраменто или реки Юкон.Здесь веками не ведали тоталитарной власти,Над собой признавая деньги или закон.Здесь Эйнштейн в Вашингтоне у края безлюдного Молла,Земляка опознавший, тебя привечает кивком,И себя, даже если годами пока ты молод,Возвратившись в Россию, чувствуешь стариком.И обратно потянешься с чувством внезапной утратыВ те края, где впервые пробил тебя сладостный шок,И шумит человечество новой эпохи, упрятавВсе созвездия мира в один полосатый мешок.

В нетопленой комнате девятого класса нашей мужской школы, в полуголодном 1948 году, учитель географии, повесив на доску карту мира – два огромных по-осеннему ярких желто-сине-зеленых полушария, и медленно обводя их указкой, говорил: «Есть только одна страна на свете, природа которой по своему богатству и разнообразию сопоставима с природой нашей страны, это Соединенные Штаты Америки, которые, так же, как и Советский Союз, простираются от Атлантического океана до Тихого. Где еще есть такие просторы, необозримые степи, могучие горные хребты, полноводные и быстрые реки? И если характер народа зависит от окружающей природы, то именно эти две великие нации должны быть наиболее близки». Неожиданно для себя я вспомнил эти слова, довольно смелые для конца 40-х, с их разгулом сталинского антиамериканизма, когда летел

из Нью-Йорка в Сан-Диего. Как школьник, неотрывно прильнув к окошку, я с удивлением первооткрывателя наблюдал за сменой величественных ландшафтов, неторопливо проплывавших под крылом «Боинга».

Однажды утром рано пойду я на Восток,Покуда не приду на край Земли,Где сразу волны океана заплещутся у ногИ палубы подставят корабли.А если я отправлюсь дорогой на закатПо горным перевалам и лесам,В зеленой солнечной дубраве меня обнимет брат,О чем еще пока не знает сам.В поводыри возьму я Полярную звезду,Чтобы дойти до северных озер,И там подругу дорогую в дороге я найду,Что вышьет на рубашке мне узор.А если за удачей отправлюсь я на Юг,Сплавляясь по теченью шумных рек,То там среди степи горячей подаст мне руку друг,С которым не расстанусь я вовек.Бери, дружок, на плечи дорожную суму,Шагай и на окрестный мир глазей.А если будешь бесконечно сидеть в своем дому,Не будет ни подруги, ни друзей.

Впервые я попал в США в феврале 1993 года, прилетев в Вашингтон, где мой многолетний приятель Володя Лукин возглавлял тогда посольство России. В том году один из энтузиастов авторской песни в Бостоне предложил мне приехать с гастролями в Соединенные Штаты, и я с радостью ухватился за это приглашение, поскольку в Америке до этого практически не был. Начал я, естественно, с Вашингтона, куда меня пригласил Лукин. В аппарате посольства в ту пору работало немало замечательных людей – Владимир Аверчев, Русина Волкова, Лев Мухин. В тот раз я довольно долго, около двух недель, прожил в Вашингтоне на территории нашего посольства, прогуливался по вашингтонскому Молу, посещая многочисленные музеи, мавзолей Линкольна и другие достопримечательности. Большое впечатление в тот раз произвели на меня встречи со старыми эмигрантами в доме вдовы Романа Якобсона, где было организовано мое выступление. Помню худого и ветхого старика, который представился мне как главный атаман станицы Вашингтонская. Там же мне довелось встретиться с Галиной Старовойтовой, читавшей лекции в университете, незадолго до ее трагической гибели.

С Владимиром Петровичем Лукиным я познакомился в конце 60-х годов в доме Давида Самойлова в Опалихе. Биография его весьма неординарна. Закончил он истфак знаменитого Московского государственного педагогического института имени Ленина, бывшего в то время чуть ли не главной колыбелью бардов и поэтов-«шестидесятников», начиная с Юрия Визбора и Ады Якушевой. Учился он на одном курсе с Юлием Кимом, Юрием Ряшенцевым, Юрием Ковалем, Вадимом Делоне, Марком Харитоновым и многими другими известнейшими литераторами и бардами. Тогда же он женился на своей сокурснице Ларисе, одной из первых красавиц института. За ней ухаживала целая толпа поклонников, однако Володя обошел всех. В связи с этим вспоминается забавная история. Благосклонности Ларисы упорно добивался уже известный в те поры бард и спортсмен, однокурсник Визбора Борис Вахнюк, однако, как говорится, «не прошел». Много лет спустя старший сын Володи и Ларисы Саша, оказавшись вместе с родителями на гала-концерте бардовской песни и послушав выступление Бориса Вахнюка, подошел в перерыве к отцу и, картинно пожав ему руку, громко заявил: «Спасибо, папа, что ты женился на маме, а не дядя Вахнюк».

Дух вольнолюбия, витавший в МГПИ, и недолгая «оттепель» 60-х овладели душой Володи. На гребне наивной романтической веры в «комиссаров в пыльных шлемах» он вступил в партию. Да и как ему было в них не поверить, когда дома у него с ранних детских лет хранилась бережно фотография его матери в том самом «пыльном шлеме», суконной буденовке с черной пятиконечной звездой, в длинной кавалерийской шинели, туго перепоясанной ремнями, и с биноклем на груди? Мать Володи с весьма неудобным для него в последующие годы пятым пунктом анкеты в действительности была военкомом в начале 20-х, за что и была впоследствии репрессирована.

Одаренный политолог и историк, возмечтав о политической карьере, Володя в середине 60-х вместе с Юрием Карякиным, замечательным философом Мерабом Мамардашвили и другими активными представителями нового политического мышления, поверившими в «социализм с человеческим лицом», оказался в Праге в редакции журнала «Проблемы мира и социализма». Ввод в августе 68-го года в Чехословакию советских танков, раздавивших «Пражскую весну», оказался для него полной неожиданностью. Увидев, как на улице советские солдаты грабят горожан, отбирая у них часы и деньги, он, размахивая партийным билетом, пытался их остановить. За это он в двадцать четыре часа был выдворен обратно в Советский Союз, а с партийным билетом чуть не расстался.

Когда я с ним познакомился, он уже работал в Институте США и Канады, возглавляемом тогда академиком Георгием Арбатовым и служившим в те годы своего рода отстойником для опальных политических деятелей. Володя, однако, не унывал. Со свойственной ему энергией он защитил докторскую диссертацию и стал руководителем сектора стран Тихоокеанского региона.

В начале 80-х он организовал в Находке интереснейшую международную, посвященную проблемам стран Тихоокеанского региона, на которую пригласил и меня в качестве гостя. Кстати, именно там мне довелось познакомиться с приглашенным на эту же конференцию Туром Хейердалом, бывшим тогда в зените своей славы после знаменитого тихоокеанского плавания на «Кон-Тики». Несколько дней, пока Володя был занят делами конференции, которую он возглавлял, мы с Хейердалом провели на борту маленькой парусной яхты вместе с ее владельцем, президентом Дальневосточного отделения Академии наук, известным геологом-«золотишником» Николаем Алексеевичем Шило. Призванный развлекать знаменитого гостя, Шило все время заставлял меня переводить ему на английский нехитрые соленые анекдоты, а я получил возможность обсудить со знаменитым скандинавом реальность платоновской легенды об Атлантиде, которую Хейердал поддерживал. Он считал, в частности, что белые африканцы – берберы, живущие в Западной Африке, возможно, являются потомками атлантов.