Атлас памяти
Шрифт:
Что я могу рассказать о дне, в самом деле.
Да вообще всё. Без купюр, обиняков и обсценной лексики.
Оно – всегда двойное. И всегда пробитое.
Будущего нет
Нет у нас будущего,
Оно вышло за хлебом и свалило в Финляндию учить муми-тролльский и падать в синеву. Оно не обжилось на столичной окраине и не привыкло к десятибалльным пробкам. Оно разбилось в самолете над Атлантикой, выпало солёным июльским снегом в далёкой Сванетии. Оно торговало жареным каштанами и книгами выдуманных писателей в сердце Питера. Оно танце вал о, танцует и будет танцевать, а табличка «перерыв 15 мин» так и будет висеть, пока не выцветет от косых солнечных взглядов.
Нашему будущему не до нас. У него своя жизнь. Оно было нашим послушным маленьким настоящим, покорно ездило в мутные гостиницы и отпивало горячий воск из наших тающих свеч. Мы хотели от него непозволительно многого, а оно просто хотело, чтобы от него ничего не требовали. Настоящее вымахало до размеров хамящей девахи-акселератки, насвинячило фантиками от конфет, анти полицая и презервативов и свинтило автостопом в голубые дали. Ну куда ты собираешься звонить. Кому писать. На деревню дедушке? Назад в будущее? Оно сменило имя, пол, возраст, внешность и, не исключаю, что даже вид.
Мы так яростно пытались сделать из нашего настоящего человека, что оно окончательно озверело. Оно мне, кстати, вчера звонило со скрытого номера.
Толку отвечать? Опять дышать в трубку будет, я же знаю, это же всё-таки моё исчадие. И твоё. Алименты можешь в Чижика-Пыжика кинуть. Это всего лишь одна китайская монетка…
Каштановый алтарь
Ты торгуешь сладкими каштанами на Невском, там, где художники и недостроенная часовня, помнишь, а я лежу в красной ободранной коляске и моя семья понятия не имеет о том, что есть такой – Невский проспект, и там стоишь ты, и тебе двадцать лет, и у тебя в руках кульки, а в них каштаны, а на них столько сахара и света. Что ты, что эти наладонные церквушки, тем более с невидимой печатью твоей улыбки: ну что может быть
Я впервые толком распробовала их в довоенном Киеве, уже будучи дипломированным специалистом, объездив два десятка городов и решительно ничего не добившись.
Надо было купить мне эти чёртовы каштаны, мама.
Дождь из нейролептиков
В нашем блокноте четыре твоих записи.
Каждый раз, когда мы встречаемся, я прошу тебя написать мне в нем что-нибудь. Я верю, что по месторасположению этих записей можно узнать отношение человека к тебе. Если человек пишет сначала и по разлиновке, значит, это просто знакомство. Если он пишет крупно на обложке, он хочет выместить собой тебя. Как правило, бессознательно. Если в середине и поперек, значит, ты претендуешь на должность его личной тайны и кого-то очень важного.
Ты не пишешь в начале и на обложке. Ты всегда метишь в середину. Это как дартс, где дротики стойко окружают нетронутую мишень, хотя именно она поражена больше всего. А могло остаться две, и навсегда.
Мы вошли в реку дважды. Где двойка, там и тройка, Бог любит троицу, а за нею и все остальные числа, не отличая их друг от друга.
Я слушаю «Лунную сонату» и еду на полной скорости на своём железном коне в ночь. Во мне много тяжёлых нейролептиков и любви к тебе.
Больше – ничего.
Бирюзовая палатка
Мой идеал живёт в бирюзовой палатке.
Ему за 30, он темноволос, кареглаз и не любит себя нетрезвым. В его имени всегда присутствует буква «и», не знаю, почему. И – символ союза, продолжения, не-крика: буквой «и» не кричат ни от радости, ни от боли, ни от страха.
Тот, кто её придумал, определённо что-то знал.
Он овладевает мной в этой самой палатке или на столе коллеги в компании, в светлое время суток; как он потом спит с кем-то ещё в этой палатке или работает в этом офисе – неизвестно, либо он слишком умело врёт про то, что со мной было волшебно.
Конец ознакомительного фрагмента.