Атомная крепость (илл. Ю Пучинский)
Шрифт:
Справа промчался скорый поезд, тот самый, с которым Русаков с Соколовым должны были выехать в Москву. По утренней заре слышимость была великолепная – где-то впереди, за скрывающими горизонт невысокими холмами, лязгнули буфера, и поезд остановился.
– Неужели ему удастся удрать? – с досадой произнес Соколов.
– Не думаю, – ответил Бондаренко. – Я послал туда толковых ребят.
Шофера торопить не приходилось – он выжимал из мотора все, что мог.
Но вот опять лязгнули буфера… Недолго в Никитовке стоят скорые поезда. Русаков слышал, как сидевшие позади
Вот и Никитовка… Их встретил начальник оперативной группы.
– Вы не обнаружили здесь человека с рюкзаком? – спросил его Бондаренко.
– Так точно, товарищ генерал, обнаружил.
– Он уехал с прошедшим поездом?
– Нет, он здесь.
– Пытался ли он уехать?
– Да.
– Купил ли он билет?
– Нет, к кассе ои не подходил.
– Стало быть, решил ехать на чаевых… Та-ак… И почему же он все-таки не сел в поезд?
– Заметил, что мы следим за ним, товарищ генерал.
– Где же он сейчас и что делает?
– На этот вопрос, наверное, могу ответить я, – вмешался полковник Соколов. – Сейчас он… – полковник осмотрелся, – сидит вон там, в помещении буфета, и пишет.
– Так точно, товарищ генерал, сидит и что-то пишет, – с нескрываемым удивлением подтвердил начальник опергруппы.
– Разрешите, товарищ генерал? – обратился Соколов.
– Действуйте, – согласился Бондаренко.
– Капитан Русаков, идемте, – приказал полковник. Они вошли в просторное помещение буфета. В нем никого не было, лишь в дальнем углу, за столом, сидел какой-то человек и писал.
Повинуясь взгляду полковника, Русаков направился к незнакомцу.
– Гражданин, предъявите ваши документы.
Незнакомец не выказал никаких признаков испуга или удивления.
– Сию минуту… – произнес он, бросив на Русакова мимолетный взгляд и ставя свою подпись на листке блокнота. Вслед затем он встал и, вынув из кармана паспорт, протянул его капитану.
– Струнников Петр Петрович, – прочитал Русаков.
Перед Русаковым стоял плотный, выше среднего роста мужчина. На нем были ситцевая рубаха-косоворотка, легкий парусиновый пиджак и такой же, только давней носки, картуз, простые яловые сапоги, сбитые и сильно покрытые грязью и пылью. С этим нарядом резко контрастировала откормленная и холеная физиономия его обладателя.
Русаков встретился с тяжелым взглядом Струнникова: его веки, по-видимому в силу какой-то болезни низко нависшие над глазами, дрожали. Русаков отлично понял – враг все еще надеялся, что ему удастся уйти.
– Я должен задержать и обыскать вас, – сказал капитан и сделал знак сопровождавшим его солдатам.
– Это совершенно излишне, – правое веко незнакомца запрыгало и почти наполовину закрыло глаз. – Я сам намерен был обратиться к властям, да, как видите, – не успел. – И человек протянул Русакову вырванный из блокнота исписанный листок. – Сдаю вам и все снаряжение, с которым я прибыл. – Он ткнул рукой в стоявший рядом со столом большой рюкзак, за который уже взялись солдаты.
– Обыскать, – приказал капитан.
На листке блокнота было написано:
Настоящим имею заявить, что я нелегально прибыл в Советский Союз не как враг. Во время войны я попал в плен к гитлеровцам, позднее был немцами передан американской военной администрации в Западной Германии. На предложение американской разведки перебросить меня на территорию СССР, чтобы затем выполнять антисоветские задания, я согласился исключительно с целью таким путем вырваться из рук врагов моей родины и вернуться домой, к семье.
При обыске у парашютиста изъяли два пистолета, патроны к ним, приемопередаточную радиостанцию, шифр, код, фотоаппарат, набор фальшивых печатей и бланков советских учреждений и семьдесят тысяч рублей…
Задержанного отправили в Краснотал, куда еще раньше уехал генерал Бондаренко.
В Краснотале Струнникова немедленно допросили. Когда допрос приближался уже к концу, полковник Соколов, с разрешения генерала, задал задержанному несколько вопросов.
– Вы подтверждаете свои показания о цели, с которой появились на территории Советского Союза? – спросил он Струнникова.
– Конечно, – в голосе арестованного послышалась обида.
Соколов продолжал задавать вопросы:
– Где вы приземлились?
– На поляне, на Вороньем острове. Вы, наверное, знаете.
– Подумайте лучше, вспомните, где вы приземлились с вашим парашютом? – Соколов подошел к Струнникову и с нескрываемой насмешкой в упор посмотрел на него.
Тот сделал вид, что ему непонятна настойчивость полковника. Но, по-видимому, он был единственным среди присутствовавших, кому вопрос Соколова был понятен. Русаков хорошо знал своего начальника и теперь видел, что тот доволен тем, что какие-то его предположения подтвердились и что врагу не удалось провести его.
– Повторяю – я приземлился на поляне, – бесстрастно сказал Струнников.
– Допустим… Что же вы сделали потом?
– Собрал свой парашют и спрятал его под кучей валежника.
– Зачем?
Казалось, этот вопрос никогда не приходил Струнникову в голову, и Русаков снова увидел, как у него дрогнули веки: нервы сдавали.
– Очевидно, я сделал это бессознательно, – подумав, ответил Струнников.
– Допустим. Но вы уверены, что под валежником спрятали именно свой парашют?
Струнников тревожно посмотрел на полковника.
– Я был сброшен один, – ответил он наконец. – И вы это знаете.
– Допустим… Тогда, может быть, вы объясните нам, зачем вы подходили к дубу, находящемуся на некотором расстоянии от места вашего приземления?
– Я сделал это в поисках места, где можно было бы положить парашют.
– Допустим и это… Затем вы возвратились назад. Зачем вы становились на кучу валежника?
– Уверяю вас, что ни на какую кучу валежника я не становился, – ответил Струнников.