Атомные уходят по тревоге
Шрифт:
— К черту.
Они рассмеялись…
Сорокин шагнул на трап.
Межгород! 3168… Сорокину… Нет, повторите вызов… Обязательно кто-нибудь есть дома…
— Абонент ответил… Сорокина.
— Здесь… Включаю.
Вначале он услышал слабое потрескивание, потом до него долетел далекий голос Лены:
— Толя?.. Целую… Как здоровье?.. Когда будешь?.. Может быть, выехать мне?.. Я уже заказала мебель… Через четыре дня привезут… — Она частила. В потоке бесконечных вопросов где-то в конце шепотом были произнесены слова, ради которых, собственно, все это и говорилось: —
Он рассмеялся:
— Такой же. Только устал немного. Потерпи еще дней пять… Я буду…
— Почему пять? — В голосе ее послышалась тревога. — Ты же завтра должен был выехать!..
— Срочно требуют в Москву. Вызов какой-то необычный…
— Может, на новое место?
— Все может быть.
— А как же мебель? — беспомощно донеслось издалека.
— Черт с ней, с мебелью!
— Я прилечу к тебе в Москву.
— А ребята?
— За ребятами Анна Ильинична посмотрит.
— Тогда бери билет. Встретимся в гостинице Дома Советской Армии. Мне там место забронировано.
— Хорошо. Только зачем тебя вызывают? Может быть, неприятности?
— Не знаю, — он тяжело вздохнул. — Вроде бы не должны быть… А впрочем, кто знает — начальству виднее… Не будем гадать, Ленок. В Москве все выяснится.
— Значит, до завтра.
— До завтра! Поцелуй ребят. Нежно тебя обнимаю.
— Я тоже…
— Граждане, ваше время истекло, — вмешалась телефонистка. — Заканчивайте!
— Мы уже кончили.
— Значит, жду!.. — Ему уже никто не ответил. В трубке послышались частые гудки, и он нехотя медленно положил трубку на рычаг…
Жена моряка! Вечное ожидание, и вечно неустроенная судьба. Три-четыре чемодана с самым необходимым — вот и все их «движимое и недвижимое имущество». Десятки раз им приходится начинать жизнь, что называется, с нуля — в наскоро срубленных избах, в почерневших бараках дальних гарнизонов. Потом будет все: каменные дома, удобства. Только многим ли из них удастся вкусить их блага? Уж очень переменчивы биографии военных, и каждый день может прийти приказ о новом назначении.
Их гонит по свету не «охота к перемене мест». Нет, они не хуже самых отменных московских и ленинградских собратий своих обставили бы квартиры и мебелью, и коврами, и милыми сердцу безделушками. И встали бы у стен стеллажи с книгами. И у мужа был бы уютный кабинет, где так легко и отреченно работается.
И желание все это сделать есть, и денег хватает.
Но желания так и остаются желаниями. Ибо не потащишь же за собой спальные гарнитуры из Мурманска во Владивосток или из Севастополя в Таллин. Тем более что через год-другой путешествие продолжится. И конца ему не будет. Пока не пролетят годы и моря для мужей останутся только воспоминанием.
Потому они, жены военных моряков, обречены на высшую меру женского самоотречения. И на не меньшую меру изобретательности и находчивости.
Для мужчин недосягаемо — из чего и как создают они то, что называется домом. В нем хорошо дышится. И огни его светят в дальних походах. И видится он людям шальными штормовыми ночами.
Но где-то втайне каждая мечтает, что наконец ей удастся осуществить свои маленькие желания. Женщина есть женщина, и по-человечески понятно, как трудно все представлять
Лена не была в этом смысле исключением…
На улице накрапывал дождь, и резкий ветер с моря сбивал на мокрый асфальт литые желтые листья.
Сорокин был взвинчен и пытался успокоить себя: «Что, собственно, случилось?.. Вызывают в Москву. И раньше вызывали… Да, но не к главкому. Как ни крути, но в иерархической лестнице флота он не был той фигурой, с которой вот так, от нечего делать решил поболтать главком. Значит, дело серьезное».
Он чувствовал, что это не обычный вызов. Иначе, к чему вся эта таинственность? Когда вызывали для доклада, говорили, какие материалы подготовить. Здесь же сказали, что брать с собой ничего не нужно. Странный вызов… Впрочем, сколько ни ломай над этим голову, все равно до Москвы ничего не узнаешь…
Он не заметил, как дошел от штаба до своей каюты на берегу. Машинально достал ключ. Распахнул обитую коричневым дерматином дверь, раскрыл шкаф и вынул большой черный портфель.
Чемоданов он не любил, да и ни к чему сейчас был чемодан. Все нужное вполне уместится в портфеле.
Сорокин взглянул на часы: 14.30… Что же, можно отправляться и на аэродром…
Когда конструктор выходил из кабинета, Министр Морского Флота СССР Бакаев с помощником появился в приемной.
— Здравствуй, Виктор Георгиевич!
— Приветствуем коллег!
— Кажется, сегодня в ЦК «морской день». «Все флаги…»
— Судя по всему, — пошутил Бакаев, — нам уже здесь делать нечего. Вы выпросили все, что можно, и еще сверх того…
— Несчастные сироты, — иронически парировал конструктор. — Захватили все моря и океаны и еще жалуются. Нашим кораблям среди ваших танкеров и сухогрузов скоро негде будет повернуться…
— Растем помаленьку. Да и вы вроде бы не отстаете.
— Стараемся. Слушай, Виктор Георгиевич, сейчас товарищи вспоминали твой разговор с Черчиллем.
— В связи с чем?
— К слову. Когда говорили, как вырос флот, как окреп на морях.
— Был такой разговор.
— Расскажи.
— У меня до приема еще минут двадцать. Пойдем…
Они вышли в коридор, устланный мягкой ковровой дорожкой…
— Который из них Бакаев? — Черчилль повернул голову в сторону помощника, двигавшего его кресло-каталку.
— Вот этот, сэр. Среднего роста. У колонны.
— Кажется, из крепких… Что ж, попробуем.
Увидев приближающегося к нему Черчилля, Бакаев извинился перед собеседниками и пошел ему навстречу.
— Извините, что в таком виде. — Черчилль развел руками. — Болезни безжалостны… Но это не тема для разговора. Рад приветствовать коллегу. Да, да, коллегу. Право же, я тоже кое-что сделал для флота Его Величества.
Премьер явно искал интимно-профессиональных точек соприкосновения.
— Мы знаем об этом и ценим ваши усилия. — Бакаев пожал протянутую руку собеседника и совсем не ощутил в ней старческой дряблости. Рукопожатие Черчилля было крепким, энергичным, живым. — Мы знаем вас как человека, немало сил отдавшего флоту. Так что ваша самокритика только делает честь вашей скромности.