Атомы у нас дома
Шрифт:
— Ты, наверно, хочешь сказать — католики?
— Ну да, я спутала. Все католики шли в церковь через такие большие двери. Мне так хотелось посмотреть, что там, за этими дверями. А няня говорит: нельзя. Почему мне нельзя пойти в церковь? А почему вы с папой никогда в церковь не ходите?
Тут я допустила ошибку. То, что называется — перемудрила. Я попыталась объяснить ей, какие бывают разные верования у христиан, у евреев, у католиков, у протестантов. Нелла слушала меня внимательно и, казалось, понимала то, что я говорю.
— Ну, а ты, — спросила она меня, когда я кончила свои объяснения, — ты веришь, что Иисус был сын божий?
— Нет, я верю, что он был очень хороший человек, который учил людей любить друг друга, но в то, что он сын божий, я
— А папа? Он верит?
Я не была подготовлена к этому вопросу. Трудно объяснить ребенку мировоззрение человека, который именует себя агностиком и полагает, что с помощью науки можно объяснить все на свете, исключая разве себя самого, но который рассматривает духовные нужды других с точки зрения объективного разума.
— Ну… — сказала я, — папа — он ученый… Как и многие ученые, он не так уж уверен, что бог на самом деле существует.
— А он уверен, что Муссолини в самом деле существует?
Мне пришлось сдаться.
Нелла много времени проводила в Пинетино, маленькой сосновой рощице в конце нашей улицы; там устроили нечто вроде парка. Дети играли на узких, посыпанных песком аллейках, на поблекших лужайках. Сосны были еще молодые, тени от них было мало, а жадные их корни высасывали досуха всю почву.
Молодые матери вязали мягонькие детские вещицы из розовой или голубой шерсти или что-нибудь вышивали, слушая рассуждения старика инвалида, которого каждое утро вывозила в кресле в Пинетино его заботливая дочь. Собравшись в сторонке от матерей, няньки и служанки судачили друг с дружкой, бросая робкие взгляды на карабинеров в шляпах с петушьими перьями, расхаживавших взад и вперед по тротуару вдоль стены Виллы Торлониа.
Вилла Торлониа была резиденцией Муссолини, и Нелла, конечно, знала это. Стена, идущая вокруг всего громадного парка Виллы, была очень высокая, много выше человеческого роста, и в ней не было ворот ни в Пинетино, ни на ту улицу, по которой Нелла ходила в школу или к моим родным. Она видела только стену, карабинеров и шпиков в штатской одежде. Нелла знала, что Муссолини существует где-то там, за этой стеной, но никогда в жизни не видела его; он был для нее не более реален, чем младенец Иисус. И мне часто приходило в голову: а может быть, рай для нее — это нечто вроде Виллы Торлониа — высокая оштукатуренная стена, залитая солнечным светом, изъеденная временем и дождями, заросшая старым пропыленным плющом; и единственные знаки тех великих чудес и тайн, которые, несомненно, скрываются за ней, — это густая листва каменных дубов, громадные зонты пиний, острые верхушки темных кипарисов — стройных гигантов, стоящих на страже парка, да шагающие взад и вперед снаружи вдоль стены карабинеры… или ангелы?
Джулио родился 16 феврали 1956 года. Это был крепкий мальчишка. В маленькой больничной кроватке около моей постели он кричал неумолчно, пробуя силу своих легких, а монастырские сиделки в белых халатах суетились кругом, тщетно стараясь угомонить его.
Вопли ребенка заглушались иногда громкими выкриками мальчишек-газетчиков, продававших под окнами внизу «Мессаджеро роза» — экстренный выпуск «Мессаджеро» на розовой бумаге, выходивший только с важными сообщениями. В эти дни «Мессаджеро роза» выходил часто, возвещая о победах в Абиссинии.
«Остатки армии Раса Мулугета обращены о бегство!» — выкрикивали газетчики под окнами моей палаты. — «Наши войска заняли Галлу!» «Итальянские знамена развеваются над Амба-Алаги!»
Трудно не приветствовать победу, когда она приходит, даже если это означает успех затеи, которую вы считали бессмысленной. Лежа в постели, я радовалась этим известиям и без сожаления поглядывала на свое обручальное кольцо, которое из золотого превратилось в стальное. Этот фокус совершила не волшебная палочка и не опыты Энрико с превращением элементов. Это сделал Муссолини. Дуче был большой мастер придумывать разные пропагандистские трюки. Он ловко играл на суевериях неграмотных итальянцев, которые больше жаждали верить, чем понимать,
Война была непопулярна. Никто ее не хотел. Экономические санкции Лиги наций на время объединили итальянцев вокруг дуче. Когда Лига наций объявила экономические санкции, Муссолини кричал на митинге:
— Если к нам применят санкции, мы затянем пояса потуже!
— Затянем потуже! — вторила восторженная толпа.
Вскоре затянутые пояса дали себя почувствовать, а итальянские войска в Африке все еще сражались без всякого успеха. К концу осени 1935 года популярность фашизма заметно упала. На улицах открыто ворчали, поговаривали о революции, и даже заядлые фашисты выражали свое неодобрение партии, подготовляясь к перемене режима.
Вот тут-то Муссолини и пустил в ход свою мистическую выдумку. Он понимал, что если народ подбить на «добровольную» жертву, то тем самым легче будет добиться от него и других жертв, которые сейчас требуются. И он обратился с воззванием ко всем итальянским женщинам, чтобы они сами, по доброй воле, без всякого принуждения отдали «родине» свои золотые обручальные кольца в обмен на стальные. Для этой жертвы он придумал целый ритуал, великолепное мистико-религиозное зрелище.
18 декабря 1935 года, ровно через месяц после того, как все почувствовали, что такое экономические санкции, женщины во всех городах и селах без различия общественного положения или звания двинулись колоннами менять обручальные кольца. В Риме бесконечную процессию женщин возглавляла королева Италии Елена. В сером свете раннего декабрьского утра гордая красавица королева остановилась на Пьяцца Венециа перед белой мраморной лестницей, ведущей к Алтаре делла Патриа, алтарю отчизны, под которым погребен неизвестный солдат. Здесь она возложила венок на гробницу. И в то время, как вдовы и матери погибших воинов, стоявшие на верхних ступенях, с волнением смотрели на нее, она с умилением перекрестилась, поцеловала свое золотое кольцо и кольцо короля и опустила их в чашу, водруженную на треножнике, под которым курился ладан. Священник благословил и надел ей на палец стальное кольцо. А оркестр карабинеров тем временем не переставая играл национальный гимн.
Церемония превратилась в бурную восторженную демонстрацию. Возможно, что она спасла фашизм.
Я, как и другие женщины, обменяла свое кольцо, хотя невольное чувство гордости от того, что я участвую в общем усилии, отравлялось сомнениями, что это усилие помогает неправому делу. Но сейчас веселые выкрики газетчиков о наших победах, доносившиеся в мою палату с улицы, рассеяли мои сомнения, и я без угрызений совести смотрела на это кольцо, к которому еще не совсем привыкла.
Нелле очень хотелось иметь маленького братца. Едва только она научилась говорить, она постоянно просила купить ей братца. Как-то раз, вернувшись с прогулки со своей няней, она влетела ко мне, запыхавшись:
— Мамочка! — кричала она. — Давай же скорее денег! Там внизу в магазине маленький мальчик! По-моему, он продается!
Когда наконец-то маленький братец должен был вот-вот появиться, мы решили выбить у нее из головы этот вздор о покупке маленьких детей. После этого она стала рассказывать своим маленьким подружкам, что их-то, может быть, и купили, но сама она родилась у мамы.
Когда Джулио появился на свет, нам не понадобилось дарить Нелле новую куклу, чтобы, по совету умных людей, возместить ей утрату родительского внимания, которое в значительной мере было перенесено на нового малютку. Новый братец сам стал этой куклой. Нелла по-матерински держала его на руках, гладила его нежную шелковистую головку, укачивала его, помогала мне купать его и заботилась о нем, как настоящая мамаша.