Атосса. Император
Шрифт:
— Что я? — спросил Керавн, дрожа от бешенства и подступая к императору.
— Что ты… — вскричал последний ему в лицо, — что ты хотел продать вот этому человеку ту картину на полу; что ты — узнай уж все за один раз, — что ты дурак и к тому же еще мошенник!
— Я, я… — прохрипел Керавн и ударил пальцами по мускулам своей мясистой груди, — я мош… ты поплатишься мне за эти слова!
Адриан холодно и иронически засмеялся, а Керавн с неслыханной для его тучности быстротой кинулся к Габинию, вцепился рукой в ворот его хитона и начал трясти этого тщедушного, как тонкое деревцо, человека, хрипя:
— Я отомщу тебе за твою клевету, змея, злобная гадина!
— Безумный! — вскричал Адриан. — Оставь лигурийца в покое или, клянусь собакой, ты раскаешься.
— Раскаюсь? — проговорил Керавн. — Не мне, а тебе придется раскаяться, когда император будет здесь. Тогда произойдет расчет с клеветниками, с бессовестными нарушителями домашнего мира, с легковерными простаками…
— Человек, — прервал его Адриан, не горячась, но строго и грозно, — ты не знаешь, с кем говоришь.
— О, я знаю тебя, знаю слишком хорошо… Но я… я… Должен ли я тебе сказать, кто я?
— Ты дурак, — отвечал император, презрительно пожимая плечами. Затем он холодно, величаво и почти равнодушно прибавил: — Я — император.
При этом заявлении рука смотрителя выпустила хитон полузадушенного Габиния.
Несколько мгновений Керавн безмолвно, вытаращив глаза, смотрел Адриану в лицо. Затем он вдруг вздрогнул, отшатнулся назад, испустил громкий, задыхающийся, непередаваемый гортанный крик и, подобно тяжелому камню, обрушившемуся от землетрясения, навзничь повалился на каменный пол.
Адриан вздрогнул и, видя, что Керавн лежит у его ног неподвижно, наклонился над ним не столько из сострадания, сколько для того, чтобы посмотреть, нельзя ли еще чем-нибудь помочь. Ведь император занимался между прочим и врачебным искусством.
В то время как он поднял руку Керавна, чтобы пощупать его пульс, в комнату стремительно вбежала Арсиноя.
Она подслушала последние слова споривших и услыхала падение отца. Теперь она кинулась к несчастному и склонилась над ним.
Когда обезображенное посиневшее лицо отца выдало, что с ним произошло, она разразилась громким порывистым воплем.
Малыши следовали за нею по пятам и, услыхав, что их любимая сестра рыдает, тоже ударились в плач, сперва не зная причины ее рыданий, а затем от страха перед искаженным окоченевшим телом отца.
Императору, никогда не имевшему детей, было невыносимо присутствие плачущих детей. Однако же он переносил окружавшие его вопли и визг, пока не убедился, что лежавший перед ним человек мертв.
— Он умер, — сказал он через несколько минут, — накрой ему лицо платком, Мастор.
Арсиноя и дети громко завопили снова, и Адриан бросил на них нетерпеливый взгляд.
Его глаза встретились с глазами Арсинои, дорогие одежды которой были только сметаны; при ее порывистых движениях швы распустились и платье, подобно лоскутьям и тряпкам, болталось на ней в беспорядке. Возмущенный этим легкомысленным пестрым нарядом, находившимся в таком бьющем в глаза противоречии с горем его обладательницы, он отвернулся от прекрасной девушки и вышел из комнаты.
Габиний последовал за ним со своей противной улыбкой.
Он сам рассказал императору об имевшейся в жилище смотрителя дворца мозаике и при этом хотел похвастаться своей честностью, нагло обвиняя Керавна в том, что он предлагал ему эту картину, принадлежавшую дворцу.
Теперь оклеветанный был мертв, и правда не могла уже обнаружиться. Это должно было радовать негодяя, но еще большую радость доставляла ему мысль, что Арсиноя теперь уже не могла выступить в роли Роксаны и ему представлялась возможность устроить так, чтобы эта роль была передана его дочери.
Адриан шел впереди его молча и задумчиво.
Габиний вошел с ним в его рабочую комнату и там елейным тоном сказал:
— Да, великий цезарь, так боги строгой рукой карают преступников.
Император дал ему договорить, проницательно и пытливо посмотрел ему в лицо и затем сказал серьезным и спокойным тоном:
— Мне кажется, я сделаю хорошо, если прерву всякие сношения с тобой и передам другим продавцам художественных произведений поручения, которые я думал дать тебе.
— Государь, — пробормотал Габиний, — я, право, не знаю…
— Но я, как мне кажется, знаю, — прервал его император, — что ты пытался ввести меня в заблуждение и свалить свою собственную вину на чужие плечи.
— Великий цезарь, я… я мог бы… — говорил лигуриец; его худое лицо начало покрываться смертельною бледностью.
— Ты обвинил смотрителя в дурном поступке, — возразил Адриан, — но я знаю людей и знаю также, что еще ни один вор не умер от того, что его назвали мошенником. Только незаслуженный позор может причинить смерть.
— Керавн был полнокровен, и страх, когда он узнал, что ты император…
— Этот страх, может быть, ускорил его конец, — прервал его Адриан, — но мозаика в его квартире стоит миллион сестерций, и теперь, когда я смотрел тебе прямо в глаза, я знаю, что ты не такой человек, чтобы не соблазниться, когда тебе, все равно при каких обстоятельствах, предлагают для покупки такое произведение, как эта картина. Если я не ошибаюсь, то Керавн отверг твое предложение уступить тебе находящееся в его квартире сокровище. Наверное, так оно и было! Теперь оставь меня. Я хочу остаться один.