Атосса. Император
Шрифт:
Арсиноя велела подать лампу, попросила торговцев подождать, направилась в жилую комнату и вошла в нее с некоторым страхом перед трупом человека, которого она всего несколько часов тому назад гладила по щеке, ласково заглядывая ему в глаза.
Как была рада она возможности уплатить долги умершего и спасти его честное имя!
Она с уверенностью достала из кармана ключ и подошла к сундуку.
Но что же это такое? Она хорошо помнила, что заперла сундук на замок перед тем, как вышла из дому, а он стоял теперь открытый. Отброшенная верхняя доска висела вкось на одной петле; другая была сломана.
Кровь застыла в ней от страха и ужасного подозрения.
Лампа дрожала в ее руке, когда она склонилась над сундуком, предназначенным для хранения всего, что она имела. Там лежали старые папирусы, тщательно уложенные один возле другого, но оба кошелька с золотом Плутарха и императора исчезли.
Она подняла один за другим свитки папируса. Затем выбросила их все из сундука, так что дно ящика обнажилось совсем, но золота не было нигде.
Новый раб взломал крышку сундука и украл все имущество сирот человека, который взял его в дом для удовлетворения своего тщеславия.
Арсиноя громко вскрикнула, позвала к себе двух кредиторов, рассказала им о случившемся и умоляла их преследовать вора. Видя, что они недоверчиво пожимают плечами, она поклялась, что говорит правду, и обещала им, поймают ли они раба или нет, заплатить нарядами своими и своего покойного отца.
Она знала имя работорговца, у которого Керавн купил нового раба, и сообщила его встревоженным кредиторам. Они наконец оставили ее, чтобы немедленно распорядиться насчет преследования убежавшего вора.
Арсиноя снова осталась одна. Без слез, но дрожа от озноба, едва владея своими мыслями от беспокойства и волнения, она схватила покрывало, набросила его на голову и побежала через двор и по улицам к своей сестре.
Да, несомненно, добрые духи исчезли из дворца со времени появления Сабины на Лохиаде.
III
В совершенно темном месте у садовой стены стоял философ-киник, который так неласково встретил Антиноя, и тихим голосом горячо возражал на упреки другого человека, который, подобно ему, был покрыт разорванным плащом, носил нищенскую суму и, по-видимому, принадлежал тоже к числу киников.
— Не отрицай того, — говорил этот последний, — что ты приверженец христиан.
— Да выслушай же меня, — настойчиво упрашивал другой.
— Мне нет надобности ничего выслушивать, так как я вижу вот уже десятый раз, что ты прокрадываешься в их собрания.
— Да разве я отрицаю это? Разве я не признаюсь откровенно, что ищу истину везде, где вижу хоть слабое мерцание надежды найти ее?
— Как тот египтянин, который хотел поймать чудесную рыбу и наконец закинул свою удочку в песок?
— Человек поступил разумно.
— Вот тебе и на!
— Какая-нибудь чудесная вещь находится не там, где все ищут ее. Гоняясь за истиной, мы не должны бояться и болота.
— А христианское учение, вероятно, и есть такая трясина.
— Пожалуй, называй его так, если хочешь.
— В таком случае берегись, чтобы не увязнуть в ней.
— Я буду беречься.
— Ты недавно говорил, что между ними есть и хорошие люди.
— Да, некоторые. Но другие! Вечные боги!.. Простые рабы, нищие, обедневшие ремесленники, мелкий люд, неученые, нефилософские головы и, кроме того, множество женщин!
— Так избегай их!
— Именно тебе не следовало бы давать мне такой совет.
— Что ты хочешь этим сказать?
Первый подошел ближе к своему товарищу и шепотом спросил его:
— Откуда же, по твоему мнению, я беру деньги, которые плачу за нашу еду и за наше жилище?
— Пока ты не крадешь их, это для меня безразлично.
— Когда они выйдут у меня, ты же спросишь об этом?
— Конечно нет. Мы добиваемся добродетели и делаем все, чтобы сделаться независимыми от природы и ее требований. Но, разумеется, она нередко заявляет свои права. Ну, так развяжи язык. Откуда ты берешь деньги?
— Вон у тех, что там внутри, деньги не держатся в кошельке. Помогать бедным — это их обязанность и, несомненно, их удовольствие. Таким образом, они дают мне каждую неделю несколько драхм для моего нуждающегося брата.
— Тьфу! Да ведь ты единственный сын своего покойного отца.
— «Все люди — братья» — говорят христиане; следовательно, я имею право называть тебя моим братом, не прибегая ко лжи.
— Ну, так иди туда, если хочешь, — засмеялся другой, ударив своего товарища по плечу. — Не пойти ли и мне с тобою к христианам? Может быть, они и мне будут выплачивать недельный паек для моего голодающего брата, и тогда у нас будет двойной обед.
Киники громко засмеялись и разошлись в разные стороны. Один пошел обратно в город, а другой — в сад христианки-вдовы. Арсиноя вошла туда раньше нечестного философа, не будучи задержана привратником, и направилась в дом вдовы Анны.
Чем ближе приближалась она к своей цели, тем с большей озабоченностью старалась придумать, каким образом, не пугая больную сестру, сообщить ей о страшных событиях, о которых Селена все равно должна будет когда-нибудь узнать. Ее беспокойство было немногим меньше ее печали.
Когда она вспомнила о последних днях и о разных происшествиях, которые они принесли с собой, то ей показалось, что она была причиной несчастья своей семьи.
На пути к Селене она не могла пролить ни одной слезы, но часто тихо стонала. Одна женщина, которая несколько времени шла рядом с ней, подумала, что девушка, должно быть, чувствует какую-нибудь сильную боль, и, когда Арсиноя обогнала ее, она посмотрела ей вслед с искренним сожалением: стоны этого одинокого существа звучали так жалобно.