Атосса. Император
Шрифт:
— Бедная, милая сирота! — сказала Анна сдержанным голосом и крепко сжала Арсиною в объятиях.
Некоторое время она позволила девушке тихо выплакаться на ее груди, затем сказала:
— Дай мне руку, дочь моя, и расскажи, каким образом могло это случиться так неожиданно. Твой отец был вчера еще совсем здоров, и вдруг… Да, девушка, жизнь — серьезная вещь. И вам пришлось узнать это в юные годы. Я знаю, что у вас еще пять младших сестер и брат, и, может быть, вы скоро почувствуете недостаток в самом необходимом; это не порок. Я, конечно, еще беднее вас, однако же надеюсь с божьей помощью подать вам совет и, может быть, даже помочь вам. Я сделаю все, что могу, но прежде я должна знать, в каком положении находятся ваши дела и в чем вы нуждаетесь.
В голосе христианки было так много ласки, так много утешительного и обнадеживающего, что девушка охотно исполнила её требование и начала рассказывать.
Сначала гордость не позволяла ей признаться, что они бедны и лишены всяких средств к существованию; но вопросы Анны скоро обнаружили истину; и когда Арсиноя заметила, что вдова догадалась о несчастье, постигшем ее семью, и что было бы бесполезно скрывать от нее, в каком положении находится она с детьми, то отдалась все более возраставшему порыву облегчить свою душу признанием и рассказала своей внимательной слушательнице все.
Вдова осведомилась о каждом ребенке в отдельности и закончила вопросом: кто теперь присматривает за детьми в отсутствие Арсинои?
Узнав, что старая рабыня, которой вверено попечение о них, женщина болезненная и полуслепая, Анна задумчиво покачала головой и сказала решительно:
— Тут необходима быстрая помощь. Тебе нужно будет поскорее вернуться к малюткам. Твоя сестра еще не должна ничего знать о смерти вашего отца. Когда вы будете в некоторой степени обеспечены, мы постепенно подготовим ее к известию о случившемся. Теперь иди за мною; Господь привел тебя сюда как раз вовремя.
Вдова Анна повела Арсиною в загородный дом Павлины, и там прежде всего они вошли в небольшую, примыкавшую к передней комнату, где дьякониссы обыкновенно снимали свои покрывала, а в зимние вечера свои теплые накидки. Там девушка была одна и была избавлена от назойливых вопросов, которые были для нее тягостны.
Анна попросила Арсиною дождаться ее здесь и тотчас пошла к другим дьякониссам.
Она должна была при этом пройти через комнату, где происходило совещание старейшин и дьяконов.
Епископ, в качестве председателя, сидел на возвышавшемся над прочими стуле возле пресвитеров, во главе продолговатого стола; справа и слева от него помещалось несколько престарелых мужчин. Некоторые из них, по-видимому, были еврейского и египетского, но большинство эллинского происхождения. Отличительной особенностью последних, бросавшейся в глаза, был умный лоб, а первых — сверкающий вдохновенный взгляд.
Анна с почтительным поклоном прошла мимо мужчин и направилась в соседнюю комнату, где находились дьякониссы, так как женщинам не позволялось присутствовать в совете старейшин.
Как только дверь за Анной затворилась, епископ, красивый старик с белой густой бородой, встал, несколько мгновений смотрел кроткими глазами на кончики своих поднятых пальцев и затем на слова пресвитера, предлагавшего крещение нескольких лиц, посвященных в учение христианской веры, отвечал так:
— Большинство из предложенных тобою катехуменов [137] , несомненно, верные приверженцы Спасителя. Они веруют в него и любят его. Но достигли ли они той степени святости, того возрождения всего своего существа, которое одно дает нам право принять их посредством крещения в число агнцев доброго пастыря? Будем остерегаться шелудивых овец, которые губят целое стадо! В последние годы не было недостатка в людях, которых мы приняли в свою среду, но которые, однако же, принесли христианам дурную славу. Должен ли я указать вам на примеры? В Ракотиде был один египтянин. Казалось, немногие так искренно молились, так пламенно добивались прощения своих грехов, как он. Он мог поститься много дней кряду, но, получив крещение, он немедленно обокрал со взломом лавку золотых дел мастера. Его приговорили к смертной казни, и перед своей кончиной он прислал за мной и признался мне, что в прежние годы осквернил свою душу хищением и многократными убийствами. Он надеялся получить отпущение грехов посредством крещения, посредством погружения в воду, а не посредством глубокого раскаяния, не с помощью возрождения для чистой и святой жизни. Свое новое преступление он совершил со спокойным духом, так как был уверен, что и на этот раз сможет рассчитывать на не оскудевающее никогда милосердие нашего Спасителя. Другие, узнав об омовениях, которым подвергаются у нас люди, посвященные в глубокие тайны языческих мистерий, считали крещение актом очищения, мистическим действием, приносящим счастье и во всяком случае очищающим душу, и рвались к нему. Число таких заблуждающихся здесь, в Александрии, особенно велико, потому что где еще суеверие могло найти более благоприятную почву, как не в этой полуобразованной стране, где чрезмерно мудрствуют, поклоняются Серапису, астрологии и где столько всяких обществ, столько всяких духовидцев, заклинателей демонов и неверия, породнившегося с легковерием? Итак, берегитесь допускать к крещению тех, которые смотрят на него как на средство защиты. Вспомните, что та же самая вода, которая, орошая чистые сердца, возрождает их для святой жизни, приносит смерть нечистым душам. Ты можешь говорить, любезный Ириней.
137
Катехумены — оглашенные, изучающие догматы веры и приготовляющиеся к принятию крещения.
— Я хотел только сказать, — начал молодой христианин, носивший это имя, — что в последнее время среди катехуменов я встречал и таких, которые примыкают к нам с самыми низкими целями. Я говорю о праздношатающихся, которым нравятся наши милостыни. Заметили вы философа-киника, голодающему брату которого мы оказываем помощь? Дьякон Климент узнал теперь, что он единственный сын своего отца…
— Мы расследуем это дело обстоятельнее, когда будем говорить о милостынях, — отвечал епископ. — Вот лежат просьбы многих женщин, желающих крещения своих детей. Мы не имеем права решать это здесь; решение принадлежит ближайшему собору. Этот вопрос слишком серьезен для того, чтобы мы могли разрешить его в нашем маленьком собрании. Что касается меня, то я полагал бы не отказывать этим матерям в их просьбе. Ведь в чем состоит последняя цель христианской жизни? По моему мнению, в том, чтобы она вполне согласовалась с примером жизни Спасителя. А он? Разве он не был между мужами мужем, между юношами юношей, между детьми дитятей? Разве его присутствие не освятило каждый возраст, в особенности возраст малюток? Он повелел привести к нему детей, обещая им царствие небесное. Зачем же мы будем исключать их и отказывать им в крещении?
— Я не могу разделить твое мнение, — возразил один пресвитер с высоким лбом и глубокими глазами. — Мы должны добросовестно следовать примеру Спасителя; но кто вступает на его путь, тот должен делать это только по свободному выбору, из любви к нему и освятив предварительно свою душу. Какой смысл имеет вторичное рождение после едва начавшейся жизни?
— Твоя речь, — отвечал епископ, — подтверждает только мою мысль, что этот вопрос подлежит решению более значительного собрания. Оставим теперь обсуждение этого пункта и перейдем к попечению о бедных. Позови сюда женщин, Юстин.
Дьякониссы вошли в комнату и сели у нижнего конца стола.
Павлина, вдова Пудента, заняла среди других женщин место против епископа. Она узнала от доброй Анны о бедственном положении детей умершего Керавна и обещала помочь им.
Сперва дьяконы дали отчет о своей деятельности в пользу бедных. После них дозволено было говорить женщинам.
Павлина, высокая, стройная женщина с черными, слегка поседевшими волосами, вынула из лишенного всяких украшений белого шерстяного платья табличку, положила ее перед собой, медленно подняла глаза и сказала, устремив их на председателя:
— Вдова Анна может рассказать нам одну печальную историю, к которой я прошу вашего участливого внимания. Будь так добр, предоставь ей слово.
Павлина, казалось, чувствовала себя хозяйкой среди братьев. Вид у нее был болезненный. Выражение грусти никогда не сходило с ее лица, под глазами постоянно были синеватые тени, но в голосе слышалось что-то решительное и строгое, и ее взгляд далеко не был кроток и привлекателен.
После ее речи рассказ Анны прозвучал как нежная песня. С такой любовью, как будто это были ее собственные дочери, она описала различные характеры двух сестер, из которых каждая в своем роде заслуживала большого участия. С трогательной жалобой говорила она о малолетних, оставленных без призора, обреченных на бедность сиротах, в числе которых находится красивый слепой мальчик. Затем она заключила свою речь словами: