Атосса. Император
Шрифт:
— А христиане желают умереть только для того, чтобы присоединить к старой жизни новую.
— Более прекрасную, чем первая на земле.
— Они называют ее блаженною. Мать этой вечной жизни — неутомимая жажда существования — не умирает даже среди самых несчастных людей; ее отец — надежда. Они веруют в отсутствие страданий на том, другом, свете, потому что тот, кого они называют Искупителем, распятый Христос, якобы освободил их от будущей скорби своей смертью.
— Разве может кто-нибудь взять на себя страдание другого, как тяжесть или одежду?
— Они говорят это, и мой друг из Афин в этом убежден. В сочинениях по магии имеются указания, каким образом можно перенести несчастье не только с людей на животных, но и с одного человека на другого. Были даже произведены по этому поводу замечательные опыты над рабами, и в некоторых провинциях мне все еще приходится бороться против человеческих жертв для умилостивления или умиротворения богов. Вспомни только о невинной Ифигении, приведенной к алтарю [162] . Разве не сомкнулся треснувший форум после того, как Марк Курций бросился в трещину? [163] Если судьба пускает тебе вслед смертоносную стрелу и я принимаю ее своей грудью, то, может быть, судьба довольствуется этим ударом, не спрашивая, в кого попала стрела.
162
Когда штиль, посланный разгневанной Артемидой, удержал в Авлиде греков, стремившихся в Трою, жрец Калхас объявил, что богиню можно умилостивить, принеся ей в жертву Ифигению, которую Артемида подменила оленьей самкой и затем унесла в облаке.
163
По преданию, в 362 г . до н.э. на римском форуме во время землетрясения образовалась трещина. Гадатели предсказали, что она закроется, если только Рим пожертвует самым ценным, что у него есть. Тогда выступил мужественный юноша и объявил, что самое ценное в Риме это оружие и храбрость, после чего он в полном вооружении бросился на коне в пропасть, которая сейчас же за ним закрылась.
— Боги были бы слишком прихотливы, если бы они не захотели принять твоей крови вместо моей.
— Жизнь есть жизнь, — возразил император, — и жизнь юноши дороже жизни старика. Тебя ожидает еще много радостей.
— А ты нужен для всего мира.
— После меня явится другой. Ты честолюбив, мальчик.
— Нет, господин.
— Что же это значило в таком случае? Все поздравляли меня с сыном Вером, только ты не поздравил. Или тебе не нравится мой выбор?
Антиной покраснел и со смущением опустил глаза, а Адриан сказал:
— Говори откровенно то, что думаешь.
— Претор болен.
— Ему остается жить немного лет, а когда он умрет…
— Он может выздороветь.
— Когда он умрет, я должен буду искать себе другого сына. Как ты думаешь: от кого каждому, будь то раб или консул, в особенности приятно слышать слово «отец»?
— От того, кого он искренне любит.
— Совершенно верно, и в особенности, когда этот единственно любимый предан ему с непоколебимой верностью. Я такой же человек, как и другие, а ты, мой славный мальчик, стоишь теперь ближе всех к моему сердцу, и я благословлю тот день, когда сумею позволить тебе назвать меня «отцом» перед всем миром. Не прерывай меня. Когда ты крепко заберешь в руки всю свою волю, когда ты с неослабным вниманием, как на охоте, будешь всматриваться в деятельность окружающих тебя людей, когда ты постараешься изощрить свой ум и усвоить то, чему я буду учить тебя, тогда может случиться, что со временем вместо Вера Антиной…
— Только не это! — вскричал юноша, сильно побледнев и подняв руки с умоляющим видом.
— Величие, которое нам внезапно посылает судьба, кажется нам страшным только до тех пор, пока оно для нас ново, — возразил Адриан. — Моряк скоро привыкает к бурям, и в конце концов человек носит багряницу так же свободно, как ты свой хитон.
— О господин, прошу тебя, оставь эти мысли, — сказал Антиной тревожно, — я не гожусь для величия!..
— Из маленьких ростков вырастают пальмы.
— Но я только бедная маленькая былинка, прозябающая в твоей тени. Гордый Рим…
— Рим — мой слуга. Он уже не раз подчинялся управлению людей невысокого звания, и я желал бы ему показать, как идет пурпурная мантия к прекраснейшему из его сынов. Мир вправе ожидать такого выбора от императора, которого он уже давно знает как художника, то есть как жреца всего прекрасного. Если он не согласится, то я заставлю его сообразовать свой вкус с моим.
— Ты издеваешься надо мною, цезарь, — возразил встревоженный вифинец. — Не можешь же ты говорить это серьезно, и если ты в самом деле меня любишь…
— Ну, мальчик?
— То позволь мне тихо жить для тебя и заботиться о тебе и затем не требуй от меня ничего, кроме почтения, любви и верности.
— Которыми я обладаю уже давно; и я желал бы вознаградить моего Антиноя за эти богатые дары.
— Оставь только меня при себе, позволь мне, когда это будет нужно, умереть за тебя.
— Я думаю, мальчик, что ты был бы способен принести для меня ту жертву, о которой мы говорили.
— В любой час, не пошевельнув бровью.
— Благодарю за эти слова. Каким приятным сделался этот вечер, а я ожидал такого дурного.
— Потому что тебя испугала старуха у могилы?
— «Смерть» — отвратительное слово. Правда, смерть не может устрашить мудрого; но переход из света во тьму ужасен. Образ старухи и ее пронзительный крик не выходят у меня из головы. Затем пришел христианин и повел странные, тревожащие сердце речи. Еще до наступления темноты он направился домой вместе с хромой девушкой. Я поглядел им вслед и был ослеплен солнцем, склонявшимся к закату позади Ливийских гор. Горизонт был светел, только ниже дневного светила висели облака. Египтяне говорят, что на западе лежит царство смерти. Я невольно вспомнил об этом; и оракул, который вместе со звездами угрожает мне несчастьем в этом году, и крик женщины — все это разом пришло мне на ум. Когда я затем увидел, как солнце, борясь с облаками, все более и более приближается к цепи холмов по ту сторону Нила, я сказал себе: «Если оно зайдет с блеском, ты можешь спокойно смотреть в будущее; если же оно, заходя, покроется тучами, тогда судьба исполнится, тогда нужно будет убирать паруса и ожидать бури».
— Что же случилось?
— Огненный солнечный шар горел красным пламенем и был окружен миллионами лучей. Один луч отделялся от другого и светил ярко. Казалось, что в заходящем солнце собралось бесчисленное множество стрелков из лука и что они пускают золотые стрелы во всех направлениях в облака. Это было чудное зрелище, и мое сердце начало уже вздыматься от радостного волнения, но вдруг одна мрачная туча, точно рассерженная ранами, полученными ею от светящихся стрел, стремительно опустилась вниз, за нею быстро последовали вторая, третья и четвертая, и мрачные демоны набросили серый клочковатый покров на сияющее чело Гелиоса, как палач накладывает грубое черное сукно на голову приговоренного к смерти преступника, в которого затем упирается коленом, чтобы задушить его.
При этом рассказе Антиной закрыл лицо обеими руками и в страхе пробормотал:
— Ужасно, ужасно! Что предстоит нам? Послушай только, как гремит гром, как дождь ударяет в крышу палатки.
— Облака низвергают целые ручьи на землю. Вода уже течет к нам сюда. Пусть рабы выкопают канавки для стоков. Эй вы, ребята, что там снаружи, забейте колки покрепче, не то ветер сорвет легкую палатку.
— И какой душный воздух!
— Горячий ветер как будто согрел дождевые потоки. Здесь покамест сухо. Налей мне стакан вина с водою, Антиной. Пришли письма?