Атосса. Император
Шрифт:
— Поклонись государю, поклонись ему от меня тысячу и тысячу раз и скажи, что Антиной любил его более своей жизни. Судьба требует жертв. Мир не может обойтись без Адриана, а Антиной — бедное ничтожество, отсутствие которого не почувствует никто, кроме императора, и Антиной за него идет на смерть.
— Остановись, несчастный, вернись! — закричал раб и бросился в другую лодку. Но челнок вифинца, подталкиваемый сильными ударами весел, летел все быстрее и быстрее в речной простор.
Собрав все свои силы, Мастор работал веслами в другом челноке, но не мог приблизиться к лодке, которую преследовал. В этом состязании оба они достигли середины потока.
Тогда Мастор увидел, что весла вифинца взлетели в воздух. Через мгновение он услыхал громкий крик Антиноя: «Селена!» — и Мастору пришлось оставаться бездейственным, беспомощным свидетелем того, как юноша соскользнул в воду и Нил принял эту прекраснейшую из всех жертву в глубину своих волн.
XIV
Прошла одна ночь и половина дня после гибели Антиноя. Перед Безой собрались лодки и другие суда со всех частей округа для розысков трупа утонувшего юноши; берег кишел людьми; горшки с горячей смолой и факелы на реке и на берегу ночью омрачали блеск луны; но до сих пор усилия отыскать труп были напрасны.
Адриан знал, каким образом погиб Антиной.
Мастор несколько раз должен был повторять ему последние слова его любимца, и ни одного из них он не забыл, ничего к ним не прибавил. Память императора удержала их крепко в себе, и теперь он оставался один до утра и с утра до полудня, один, повторяя их про себя.
Не принимая пищи и питья, он предавался своим одиноким думам. Несчастье, угрожавшее ему, разразилось над ним, и какое несчастье! Если бы судьба вместо страдания, которое она предназначила для него, приняла ту горесть, которая наполняла теперь его душу, он мог бы рассчитывать на многие беспечальные годы; но ему казалось, что он согласился бы лучше прожить остаток жизни со своим Антиноем в горе и нищете, чем без него наслаждаться всем, что люди называют величием, великолепием, счастьем и благоденствием.
Сабина прибыла со своей и с его свитой; это было целое войско людей.
Но Адриан строго приказал не допускать к нему никого, даже супруги.
Облегчение, доставляемое слезами, было ему недоступно; но горесть сжимала сердце, омрачала ум и сделала Адриана таким впечатлительным, что голос какого-нибудь знакомого, услышанный даже издали, его беспокоил или сердил.
Прибывшие на корабле не смели располагаться в палатках, поставленных в соседстве с палаткой императора, потому что он желал оставаться один, совершенно наедине со своим душевным горем.
Мастор, в котором до сих пор он видел скорее полезную вещь, чем человека, теперь стал ему ближе — ведь он был свидетелем удивительной смерти его любимца.
Когда первые, самые горестные, ночи Адриана прошли, раб спросил его, не позвать ли с корабля врача, так как он очень бледен, но император запретил ему это и сказал:
— Если бы только я мог плакать, как женщина или как другие отцы, у которых смерть похитила сыновей, то это было бы для меня наилучшим лекарством. Вам, бедным, придется теперь плохо, потому что солнце моей жизни лишилось своего блеска, деревья на моем пути потеряли свои листья.
Когда Адриан опять остался один, он уставился неподвижными глазами в пустое пространство и пробормотал:
— Все человечество должно горевать вместе со мною, потому что если бы кто-нибудь спросил у него вчера, какая высокая красота дарована ему, то оно с гордостью могло бы указать на тебя, мой верный товарищ, и воскликнуть: «Красота богов!» Теперь пальма утратила свою крону, и искалеченное дерево должно стыдиться своего безобразия. Если бы все смертные составляли одно существо, они были бы сегодня похожи на человека, у которого вырван правый глаз. Я не хочу видеть оставшихся уродов, чтобы мне не опротивела моя собственная человеческая порода. О ты, добрый, верный, прекрасный юноша, каким ты был ослепленным, сумасшедшим безумцем! И все-таки я не могу порицать твое безумие. Ты нанес моей душе глубочайшую рану, и я не имею даже права сердиться на тебя за это. Сверхчеловеческой, божественной была твоя верность, и я постараюсь вознаградить ее по достоинству. — При этих словах он встал и сказал твердо и решительно: — Вот я простираю руку — и вы, боги, выслушайте меня! Каждый город империи воздвигает алтарь Антиною [168] . Друга, которого вы похитили у меня, я делаю теперь вашим товарищем. Примите его ласково, вы, правители мира! Кто из вас может похвалиться более высокой красотой, чем та, какой обладал он? Кто из вас оказал бы мне столько доброты и верности, как ваш новый товарищ?
168
Адриан воздвиг Антиною роскошный храм в Мантинее в Аркадии, так как вифинцы, земляки погибшего любимца, были колонистами этого города. Там же было установлено ежегодное празднество в его честь и каждые пять лет устраивались игры. Бесчисленные статуи Антиноя, главным образом в виде бога Диониса, были поставлены во всех городах. Кроме того, чеканились монеты с его изображением.
Произнесение этого обета, по-видимому, произвело благотворное действие на Адриана.
Твердыми шагами он ходил взад и вперед по своей палатке. Затем он велел позвать секретаря Гелиодора.
Грек начал писать под диктовку своего господина.
Это было ни более ни менее как повеление, которое предполагалось объявить миру, — отныне почитать нового бога в лице Антиноя [169] .
В полдень запыхавшийся посланец принес известие, что тело вифинца извлечено из воды.
169
Обожествление Антиноя вполне соответствовало египетским представлениям об утонувших в Ниле, которые отождествлялись с богом Озирисом. Культ Антиноя продолжал существовать, во всяком случае, до III в.
Тысячи людей поспешили к трупу, в том числе и Бальбилла, которая металась в отчаянии, когда ей сказали, какая кончина постигла ее кумира.
В черной траурной одежде, с распущенными волосами, она бегала взад и вперед по берегу среди граждан и рыбаков. Египтяне сравнивали ее с плачущей Изидой, ищущей труп своего возлюбленного супруга Озириса [170] .
Она не могла утешиться, и ее компаньонка напрасно уговаривала ее сдержаться и вспомнить о своем звании и женском достоинстве. Бальбилла запальчиво отстранила ее, и когда пронеслась весть, что Нил возвратил свою добычу, она вместе с толпой поспешила к трупу.
170
Согласно египетским верованиям, Озирис был убит своим братом Тифоном, который положил его тело в ларь и бросил в Нил. Сестра (она же и супруга Озириса) Изида разыскала ларь и спрятала его. Тифон нашел его, разрезал труп на 14 частей и разбросал их. Изида вновь собрала их и предала их погребению.
Везде произносили ее имя; каждый знал, что она приближенная императрицы, и потому ей охотно повиновались, когда она приказала людям, которые несли носилки с утопленником, опустить их на землю и снять с трупа покрывало.
Бледная и дрожащая, подошла она к покойнику и посмотрела на него. Но она могла вынести это зрелище только одно мгновение, затем с содроганием отвернулась от безжизненного тела и велела носильщикам продолжать путь.
Когда печальное шествие исчезло из виду и пронзительные жалобные вопли египетских женщин уже не доносились до нее, когда она больше не могла видеть, как они обмазывали себе лоб и грудь мокрой землей и с дикими жестами размахивали руками в воздухе, она повернулась к своей спутнице и спокойно сказала ей: