Атосса. Император
Шрифт:
А потом всё войско потрясено было гибелью трех предводителей. Их ночью позвали к царю и там убили. Народу объявили, что они замышляли измену и составили заговор на жизнь царя. Произвели избиения среди их родичей и друзей.
Особенное удовольствие доставляли Скопасису вести о том, что бежавшие к Дарию пахари встречали там смерть и оковы. Истинным торжеством было для него ослепление Скунки. Он хохотал, хлопал себя по бедрам и приседал к земле.
Только один раз Никодем, подъехавший к нему совсем близко, увидел Скопасиса усталого, слабого, опустившего голову на грудь. Заметив Никодема, он глухо пробормотал:
— Я делаю так, как надо, иноземец. Не смотри на меня вопрошающе и не приставай со своими советами.
На другой день опять убили несколько человек, подозреваемых в измене. Оказалось, что эти люди хотели перейти к Иданфирсу. Имя Иданфирса стало произноситься с опаской. Знали, что он стоит на Черных Водах и с любовью принимает всех, кто хочет с ним вместе защищать скифскую землю. Про Скопасиса же говорили, что ему не будет счастья в этой войне, потому что он не совершил моления над священным золотом.
Через несколько дней много воинов тайно покинули Скопасиса.
Великая ночь
I
Однажды к царице спешно позвали Агелая. Скиф, дотоле молчаливый, стоял, обернувшись на восток и закинув лицо, страстно говорил о чем-то. Никто его не видел таким. Греку приказали доносить о каждом его слове.
Прислушиваясь к степняку, Агелай узнал, что он приветствует приближение Борисфена и царских могил, там находящихся. Он перестал смотреть на окружающих, не замечал Агелая, не замечал неотступно следовавшего за ним эфиопа, пожиравшего его взглядом, полным звериной ненависти.
Царице, наконец, сообщили, что варвар бредит наступлением Великой Ночи. Она побледнела и поклялась убить Агелая, если тот не узнает, что такое Великая Ночь?
Агелай узнал. Это ночь истинной жизни, давнишних желаний сердца. В эту ночь земля распаляется и выпускает все скрытые в ней силы. Травы переполняются соками и достигают предела цветения. Скифы чтут в эту ночь Великую Матерь, дарующую бесплодным женам благодать зачатия, склоняющую жеребца к кобыле и отверзающую глухие, черствые сердца.
Атосса долго не могла усмирить поднявшейся душевной бури. От Агелая узнала, что скифская Великая Матерь — та же эллинская Афродита — пришла к скифам с Босфора Киммерийского, где ее познали благодаря теосцам. Полное ее имя — Афродита Урания, владычица Апатура. Но говорят, что она лжива, о чем свидетельствует самое имя ее — Апатура.
Между тем, персы подошли к Борисфену. Он издали обозначился редкими кущами тополей, шедших по равнине, как великаны, друг за другом.
Дарий захотел явиться над священной скифской рекой в царском венце. Его опять, сидящего на троне, несла толпа эфиопов.
Борисфен протекал под высоким обрывом, в кружеве склонившихся ветвей и от него исходило напряжение, как от туго натянутого лука. В широкой глади, под которой угадывалась глубина и стремительность, Дарий почувствовал больше мощи, чем в шумных горных реках. Изначальную силу, спокойствие узрел он, глядя с высоты на это обилие красивой воды и на переполненность ею берегов. А за рекой, насколько хватал глаз — необъятная ширь без единого бугра и возвышения. — более ровная, чем та, что осталась позади. Оттуда веяло могучим простором, пропастью, которая притягивает. Пьяный ветер налетал от гипербореев, от исседонов, гелонов, от черных меланхленов. Дарий до того заворожен был его пением, что забыл объявить Борисфен своим пленником и заключить в оковы, как хотел перед тем.
Войско поникло. Оно шло сюда с тайной надеждой на окончание похода. Вместо этого — новые просторы и новый путь без конца.
Одна Атосса была, как в тумане, и верила, что ей самой богиней навеян сон из голубой реки, синего неба и гнущихся под ветром до самой земли тополей.
II
Ариарамн приказал лидийцам первыми войти в реку. Нарядные всадники весело, как в праздник купания коней, устремились в воду. Задор их был так велик, что казалось, они переплывут Борисфен. Но ближе к середине кони стали погружаться глубже, так что над водой торчали только уши да ноздри. Достигнув самого стремительного места, головы коней — одна за другой — начали скрываться. Несколько сот конников унесло течением, остальные повернули назад, громко ропща на Ариарамна.
Царь разгневался. Он потребовал в тот же день найти способ переправы, угрожая перевести войско по мосту из трупов неумелых военачальников. Тогда Ариарамн послал за Агелаем.
— Настало время, грек, проверить — не посмеялся ли над царем твой господин, предложив взять тебя в поход? Если ты, действительно, так мудр, как он говорил, то докажешь это сегодня, придумав, как переправить войско через Борисфен.
И был удивлен согласием Агелая.
Грек велел собрать все меха из-под вина, фиников, из-под сыра и, призвав ассирийцев, халдеян, всех обитателей Тигра и Ефрата, приказал надуть меха. Потом он заставил сделать плоты — такие, на которых они плавали по родным рекам. Люди связали из шестов огромные рамы, заполнив их плотными рядами надутых мехов. Сделали настил из камышей, лозы и прибережной осоки. Плоты вышли легкие, хорошо держались на воде и, несмотря на толщину и громоздкость, быстро ходили. На них стали переправлять колесницы, грузы, а также коней, ослов и верблюдов. Тем временем тысячи воинов, по-женски усевшись на земле, работали бронзовыми и костяными иглами. Другие варили смолу. Сшили толстую, крепкую холстину в двадцать локтей ширины. Когда ее растянули в длину — стоявшие на одном конце с трудом могли расслышать, что им кричали с другого. Края обшили канатом. Потом котлы со смолой опрокинули на белую холщевую дорогу. Пятьсот человек поднесли ее к Борисфену и, когда она протянулась поперек реки, от одного берега до другого, концы ее привязали к толстым бревнам, стоймя врытым в землю, наподобие гигантских ворот. Насыпали земли, навалили камней. Волы, с копытами, обмотанными тряпьем, медленно поволокли повозки через Борисфен по просмоленной дороге. Всю конницу двинули к узкому месту, найденному вверх по реке, где большую часть расстояния можно было идти по дну и лишь небольшой отрезок пути плыть.
После этого приступили к самому опасному — к перевозке слонов. Плоты покрыли слоем земли и соединили с берегом широкими земляными насыпями. Слоны всходили спокойно, считая плоты продолжением суши. Но когда оторвались от берега и поплыли, чудовища пришли в страшное волнение и, подняв хоботы, затрубили. Толпа на берегу затаила дыхание. Плоты сильно колебались. Однако, разум, присущий слонам, оказался сильнее страха и беспокойные движения их не перешли границ осторожности. Только один упал в воду, но это было на неглубоком месте, у берега, и зверь, трубя и пуская фонтаны, благополучно выбрался на сушу.
Агелай переправил слонов, чтобы употребить для работы. На них надели сбрую и заставили с помощью длинных канатов перетаскивать через Борисфен тяжело нагруженные плоты.
Наибольшую заботу доставляло пешее войско. Всех, умевших плавать, Агелай заставил перебираться на тот берег без посторонней помощи. Для отдыха им в пути он укрепил на каменных якорях бревна, связки камыша, надутые бараньи меха. Добравшись до них и ухватившись руками, пловец мог перевести дух и плыть дальше. Тем, кто носил штаны, приказано было смочить их, плотно завязать концы и с размаху опустить на воду так, чтобы они надулись, как пузыри. Даже не умевший плавать, мог перебраться на них через реку. Остальных пришлось перетаскивать канатами. Раздевшись и привязав одежду и оружие на спину, воины ухватывались за конец каната, колесница на другой стороне трогалась и горячие кони, уносясь в степь, вытаскивали на свой берег, как гигантскую гроздь винограда, кучу полуживых людей.