АУТ
Шрифт:
— Ты не заболела? — спросил Йосики, увидев на Масако пижаму.
— Нет, просто проспала. — Она зябко повела плечами, словно почувствовав пробежавший по комнате сквозняк, и начала застегивать кофту.
— Проспала? Сейчас восемь, — как всегда ровным тоном заметил он и тут же добавил: — Никак не привыкну, что проспать можно вечером. Как-то странно звучит.
Его реплика долетела до нее как будто из другого, дневного мира, отделенного от ее, ночного, пропастью.
— Знаю. — Масако прислонилась к подоконнику. — Звучит действительно странно.
Из
— Ты перестала готовить, — не глядя на нее, заметил Йосики.
— Да.
— Почему?
— Просто решила больше не готовить.
Масако пожала плечами.
Он не стал требовать от нее объяснения.
— Мне, в общем-то, все равно, но чем ты собираешься обедать?
— Перекушу чем-нибудь, что найду.
— Так что же, теперь каждый должен заботиться о себе сам?
Йосики криво усмехнулся.
— Думаю, что да. — Лучше быть честной и не прятаться за иллюзиями. — Извини, но думаю, у тебя и так есть все, что тебе нужно.
— Мне только непонятно, почему ты перестала готовить, вот и все.
— Наверное, я всего лишь превращаюсь в жука. Хочу, чтобы меня оставили в покое. Хочу свернуться в комочек, спрятаться, зарыться в землю.
— Ну, возможно, в этом нет ничего плохого, если ты и впрямь жук, но…
— Считаешь, что мне лучше оставаться женщиной, чем превратиться в жука?
— Думаю, что да.
— А я думаю, что и тебе было бы лучше превратиться в жука.
— Что ты хочешь этим сказать?
Он озадаченно посмотрел на нее.
— Только то, что в некотором смысле ты уже жук. Ты спрятался в своем собственном крохотном мирке. После работы ты приходишь сюда и не обращаешь на нас никакого внимания, как будто живешь в съемной комнате.
Она обвела рукой тесное помещение.
— Ну, ладно… пусть так… — сказал Йосики, поднимая с кровати наушники.
Разговор свернул на тему, обсуждать которую он всегда избегал.
Масако молча смотрела на мужа. Он тоже изменился с того времени, когда они только познакомились: волосы поредели, поседели, тело как будто усохло, съежилось, и от него постоянно пахло алкоголем. Но еще больше, чем физические перемены, ее поражало доведенное до крайности стремление к тому, что можно было бы назвать личной независимостью, самодостаточностью. Йосики всегда, даже в самом начале, когда они только встретились, ценил свободу выше, чем другие, и хотел жить по им самим установленным правилам. Уже тогда работа отнимала у него много времени, но, сбрасывая ее с плеч, он становился добрым, отзывчивым и благородным человеком. Масако, в ту пору юная и наивная, считала, что ей крупно повезло с мужем, и, принимая его любовь, в свою очередь любила Йосики и доверяла ему.
Теперь казалось, что семья превратилась для него в такое же бремя, как и работа, — избавляясь от одного, он вовсе не стремился взвалить на себя другое. Окружающий его мир прогнил и погряз в коррупции, работа не вызывала ничего, кроме отвращения, и даже
— Почему мы больше не спим вместе? — спросила она, повысив голос, чтобы Йосики услышал ее за стеной музыки.
— Что?
Он снова снял наушники.
— Почему ты все время хочешь быть один? Почему отсиживаешься здесь?
— Наверное, как раз поэтому: я хочу быть один, — ответил Йосики, глядя не на нее, а на аккуратно выровненные корешки выстроившихся на полке книг.
— Но мы все хотим того же, мы все стремимся к одиночеству.
— Да, ты права.
— Почему ты перестал спать со мной?
— Так случилось. — Он едва заметно передернул плечами и отвел взгляд в сторону. — Мне казалось, что ты устаешь, что тебя лучше оставить в покое.
— Да, наверное, так и было. — Масако попыталась вспомнить, что именно послужило причиной того, что они — это произошло лет пять или шесть назад — разошлись по разным комнатам. Впрочем, дело было не в какой-то одной причине, а в десятках постепенно накапливавшихся мелких обид и недовольств, которые уже давно забылись.
— Секс не единственное, что связывает людей, — сказал Йосики.
— Знаю, — тихо ответила она. — Но ты ведь отвергаешь и все прочее, как будто не переносишь нас, как будто не хочешь иметь с нами, Нобуки и мной, ничего общего.
— Не забывай, это ты решила работать в ночную смену, — недовольным тоном напомнил он.
— Мне пришлось, — возразила Масако. — Ты же знаешь, что я не смогла найти работу по специальности.
— Считай так, как тебе удобнее. — Йосики впервые за время разговора посмотрел ей в глаза. — Но ты и сама отлично знаешь, что при желании легко устроилась бы бухгалтером в компанию поменьше. Дело в другом: с тобой обошлись несправедливо, ты чувствовала себя оскорбленной и не хотела рисковать, боялась вновь испытать унижение.
Масако нисколько не удивило, что Йосики, человек восприимчивый и проницательный, так легко уловил ее тогдашнее настроение; вполне вероятно, что он даже чувствовал ее боль.
— Так значит, ты хочешь сказать, что все пошло не так, когда я перешла на работу в ночную смену?
— Нет, но ведь очевидно, что мы оба хотели тогда одиночества, хотели, чтобы все оставили нас в покое.
Масако кивнула, понимая, что он прав, — каждый выбрал себе отдельный путь. В этом не было ничего особенно трагичного, если не считать трагедией одиночество. Некоторое время они молчали.