Авантюрист
Шрифт:
Опомнившись лишь в парадном, сунул пистолет в карман, кое-как пригладил волосы ладонями. Распахнул высокую входную дверь…
И успел сделать лишь один шаг. Двое молодчиков в серых костюмах двинулись ему навстречу с грозным и непреклонным видом. Остановились перед ним – крепкие, высокие, бритые, как актеры, с одинаковыми казенными физиономиями. Один отвернул лацкан пиджака, и на значке тайной полиции блеснул эмалированный австро-венгерский орел – двуглавый, как и российский.
– Не спешите так, господин Трайков, – сказал возникший из-за их спин комиссар Мюллер. – Нам о многом нужно поговорить…
Сабинин смотрел не на него, а в сторону соседнего подъезда.
– Подождите! – воскликнул он нетерпеливо. – Вы… давно здесь?
– Достаточно давно, господин Трайков, – с безукоризненной вежливостью ответил комиссар. – Боюсь, сей факт никак не изменит ваше печальное положение…
Они стояли совсем рядом с аркой ворот – один из серых костюмов как раз расположился так, чтобы Сабинин не смог туда броситься, – и слышно было, что громкие приветственные крики уже доносятся откуда-то издалека, кортеж императора давным-давно проехал…
– Вы не видели, чтобы из этого подъезда выходила…
– Ваша очаровательная подруга? – охотно подхватил Мюллер. – Ну как же, она преспокойно уехала в ожидавшем ее экипаже… Пару минут назад. Давайте
– А вот это зря, господин граф, – сказал Сабинин, обмякнув, – упустили, упустили, черт побери, зная ее, легко догадаться, что погоня будет тщетной…
– Что вы сказали?
– Я обратился к вам, как и следует, – сказал Сабинин, уже никуда не торопясь и с горечью убедившись, что Козьма Прутков был прав: никому не удастся объять необъятное. – Никакой вы не Мюллер, верно? Вы – граф Герард фон Тарловски, ротмистр гвардейской кавалерии в отставке, в настоящую минуту заведуете рефератом «1 c» тайной полиции империи…
На лице молодого австрийца не отразилось ровным счетом никаких эмоций:
– Любопытно, откуда у вас такая информация?
– От моего начальства, естественно, – сказал Сабинин, поклонившись. – Позвольте представиться: штабс-ротмистр Бестужев Алексей Воинович, сотрудник Санкт-Петербургского охранного отделения Департамента полиции…
…Он смотрел, как ведут к черной арестантской карете всю троицу, но отчего-то не чувствовал себя триумфатором, ничего не чувствовал, кроме тупой, томительной усталости. Белобрысый Николас, казалось, был погружен в глубочайшую прострацию; Джузеппе, дитя знойного юга, наоборот, яростно сверкал глазами, даже зубами порой скрежетал, дергая цепь наручников, соединявших его с конвоирами. Пани Янина шагала с высоко поднятой головой, с видом гордо шествующей к эшафоту Марии Стюарт. Бестужеву пришло в голову, что он, пожалуй, понял теперь и отведенную этой почтенной даме роль: очень похоже, именно ей предстояло растерянными воплями призвать на помощь полицию и сообщить, что ее барин, змей двуличный, только что кинул из окна бомбу в государя императора, после чего был тут же пристрелен успевшим скрыться сообщником, маленьким, хромым и чернобородым, а что касается молодой дамы, то ее и не было вовсе – жила с барином какая-то девка, но не кареглазая и темноволосая, а вовсе даже белокурая и синеглазая… Что-нибудь вроде этого.
– Я сообщил ее приметы агентам, – сказал тихонько подошедший Тарловски. – На вокзалы будут немедленно отправлены люди, вся полиция начнет искать…
– Боюсь, мы ее не найдем, – сказал Бестужев с сожалением. – Я не знаю, как она выскользнет из сетей – в облике монахини, в мужском платье, в виде беременной сельской бабы, но у меня появилось стойкое предчувствие, что она ускользнет. При той изощренности и продуманности, с какой они проводили акцию, наверняка еще раньше наметила себе способ и пути бегства, как нельзя лучше учитывающие все возможные полицейские меры… Мне бы ужасно хотелось ошибиться, но… Я успел ее узнать, это сущий дьявол в юбке. Ведьма, Амазонка…
– Господин ротмистр, вы не учитываете опытности императорской тайной полиции, – сказал Тарловски, явно не желавший ударить в грязь лицом перед коллегой из сопредельной державы. – Мы ловили субъектов и поизворотливее…
– Я и сам чертовски хотел бы ошибиться в своих пророчествах, – сказал Бестужев.
У него было свое, иное мнение о хваленой опытности австрийских коллег – как-никак они ухитрились на его глазах блистательно прошляпить покушение на своего императора, – но в его положении следовало быть и дипломатом, а потому он вежливо промолчал. Благо Тарловски уже откровенно тяготился его обществом, не отводя взгляда от выезжавшей со двора черной кареты, – графа словно сильным магнитом тянуло немедленно начать допросы, очные ставки и прочие следственные действия. Бестужев его прекрасно понимал и потому охотно с ним распрощался. Они с доктором остались одни в пустом дворе – из окон, конечно, таращились зеваки, но никто не осмелился выходить из дома. Вот в этом хваленая немецкая законопослушность Бестужеву очень нравилась – в России уже непременно набежала бы немаленькая толпа, принялась громогласно обсуждать меж собой все увиденное, под ногами вертеться, а то и сатрапами крыть…
– Вообще-то, вы нарушили массу писаных и неписаных правил, штабс-ротмистр, – чуть сварливо сказал доктор Багрецов. – Вам следовало поступать согласно заведенному порядку, тогда бы мы с вами и не бродили так долго, как слепые в темноте, – друг друга не познаша, как в Библии написано…
– Милейший Михаил Донатович, – сказал Бестужев проникновенно. – Поверьте, все так случилось отнюдь не из-за моего своеволия. Радченко оказался изменником, да будет вам известно. Если бы я не принял мер предосторожности, меня непременно проявили бы, а там, очень возможно, и вас… Да, вот именно. Не беспокойтесь, все в порядке, за ним приехали наши сотрудники, инсценировали совершенную им в магазине карманную кражу, вывезли в Россию, где этот мизерабль, смею думать, получит по заслугам…
– Что ж, это меняет дело.
– Я тоже так полагаю, – сказал Бестужев.
Он едва не высказал нечто резкое, чуточку раздраженный менторским тоном доктора, явно принадлежавшего к тому поколению «старой гвардии», что любило при каждом удобном случае иронизировать над молодыми сыщиками: мол, в старые времена и бомбисты были клыкастее, и порох дымнее, и технических возможностей у розыскных дел мастеров было не в пример меньше… Однако в последний момент он вспомнил, что этот человек четыре года прожил в набитом взрывчаткой доме, способном всякую секунду взлететь на воздух, и продолжал тем не менее безупречно играть свою нелегкую роль, – и устыдился своей молодой безжалостности, промолчал.
– И во всем, что касалось этого, – доктор кивком головы указал на здание за их спинами, – вы вели себя с изрядной долей авантюризма…
– Позвольте уж мне придерживаться другого мнения, – сказал Бестужев мягко. – У меня просто-напросто не осталось другого выхода. Данные на графа поступили слишком поздно. Из связей у меня был только Мирский, который все равно не успел бы поставить в известность Вену и запустить машину … Это не авантюризм, а расчет, я был уверен, что хорошо рассчитал наперед их действия и побуждения… и оказался прав, не так ли?
– Все равно некоторый авантюризм присутствовал…
Бестужев промолчал, поскольку кое в чем доктор был совершенно прав. Потом усмехнулся:
– Боюсь, Михаил Донатович, мне вновь придется проявить толику авантюризма…
– То есть?
– Михаил Донатович, а вы меня ведь так и не раскрыли до самого конца?
– К стыду своему, к стыду… – смущенно фыркнул доктор. – Я вас исправно освещал вплоть до последнего момента, до того, как забрал на почте утром ваше письмо. Были некоторые подозрения на ваш счет, когда вы появились во дворе в запачканном пылью пиджаке… я ведь не знал, кого именно тогда прикрываю,
– Михаил Донатович, я раскрыл Джона Грейтона.
– Да ну?
– Раскрыл, представьте себе, – с усталой гордостью сказал Бестужев. – Джон Грейтон – это не загадочный деятель подполья, которого наша агентура ищет по всей Европе. Это вообще не человек, это пароход. Да-да! Грузовой пароход среднего тоннажа, порт приписки – английский Гулль. Видите ли, в один прекрасный момент я вдруг сообразил, что все посланные им весточки приходили из приморских городов, из портов. Очень отчетливо рисовался маршрут движения… Я был в «Обществе Австрийского Ллойда», они подняли книги… Это пароход – «Джон Грейтон». Крепко подозреваю, тот самый транспорт с оружием для эсдековских боевиков, который мы так долго и тщетно искали.
– Но ведь это означает…
– Да, – сказал Бестужев. – Он вот-вот придет в Кайзербург – между прочим, последний заграничный порт на пути в Россию. Не зря именно туда отправился Лобришон-Хаддок. Теперь понимаете, почему я вновь заговорил об… авантюре?
– Вы с ума сошли, мальчишка! Как вы попадете на борт?
– Представления не имею, – честно признался Бестужев. – А вы быстро соображаете, Михаил Донатович… В таком случае, я вас прошу, предложите лучший план. Предположим, я по телеграфу свяжусь с Веной, с полковником Филатовым. Сколько времени пройдет, прежде чем он снесется с Петербургом, Петербург – с Берлином? Да и какие у немцев будут основания, чтобы ни с того ни с сего устраивать обыск на «Грейтоне», каковой по международному праву является частью британской территории? К тому же коносаменты [43] у англичанина могут оказаться в полном порядке – точнее, отыщется двойной комплект документов. Мы уже сталкивались с чем-то похожим. По вторым бумагам все чинно и благородно, судно везет партию оружия вовсе даже не в Россию, а скажем, в Швецию по заказу тамошней полиции… Немцы осторожны, они не пойдут на столь грубую акцию, грозящую международным дипломатическим скандалом. Мои догадки и соображения к делу не подошьешь, их не примут в расчет высокие сановники ни в Петербурге, ни в Берлине… А «Грейтон» тем временем выгрузится в финских шхерах или в Лифляндии… Найдите логическую дыру в моих построениях. Молчите?
– Не вижу я никакой логической дыры, – вынужден был признать Багрецов. – Но все равно это – огромный риск…
– Но это ведь разные понятия, авантюра и риск? – сказал Бестужев. – Деньги у меня есть, болгарский паспорт… сошел для австрияков, сойдет и для германских пограничников. А у меня и еще один паспорт есть, тоже надежный. Если я незамедлительно отправлюсь в Данциг, сумею догнать Лобришона, а уж он-то меня непременно приведет… Нет другого выхода! Так и доложите по инстанции, а мне нужно торопиться, чует мое сердце, Лобришон уже в пути…Часть третья Танцуем танго…
Глава первая Правь, Британия, морями…
Бестужев вдруг подумал с мимолетной грустью, что он, оказывается, и не видел вовсе старинного города Лёвенбурга, о чьих архитектурных памятниках, исторических зданиях столько читал перед командировкой. Мимо церквей пятнадцатого столетия и домов века шестнадцатого он, случалось, очертя голову пролетал на извозчике, то следя за кем-то из подопечных, то спеша по неотложным надобностям, а хваленый Высокий Замок видел исключительно мельком, снова чуть ли не на бегу. Пресловутая заграничная поездка, из-за которой кое-кто из коллег ему неприкрыто завидовал, оказалась ничуть не похожей ни на собственные предвкушения, ни на бульварные романы. То есть и рестораны были, и роковые красотки, и загадочные злодеи, но все иначе , без беллетристической легкости эмоций и несерьезности опасностей. Иначе.
Мало того, есть сильное подозрение, что и с древним городом Кайзербургом все будет обстоять точно так же, даже печальнее. Какие там замки крестоносцев, готические соборы и могила великого философа Канта, перед которой всякий образованный человек обязан благоговейно склонить главу…
Потом думать об этом стало некогда – показался Лобришон. То есть, надо думать, уже и не Лобришон вовсе, а самый что ни на есть патентованный Хаддок…
«Ах, вот оно в чем дело…» – подумал Бестужев.
Хаддок, вероятнее всего, не красил волосы после Лёвенбурга, а наоборот, такое впечатление, седина была тогда искусственного происхождения, а сейчас майор смыл красочку и предстал в более естественном виде…
Седина осталась лишь на висках, а волосы большей частью были цвета перца с солью, какой любили выбирать для своих героев иные литературные классики. Усы подстрижены покороче – как раз на излюбленный британскими офицерами фасон. И не было на лацкане темного пиджака ни единой орденской ленточки. Майор сейчас выглядел чуточку моложе, чем в Лёвенбурге, не столь консервативно – и смотрелся типичнейшим англичанином, куда что делось…
Решительно поднявшись, Бестужев подмигнул двум своим помощникам – те ожили, повеселели, вскочили со скамейки – и направился ко входу в отель.
Седой осанистый портье, далеко не столь безразличный к происходящему вокруг, как его иные развращенные жительством бок о бок со славянами коллеги из Лёвенбурга, тут же обратил на него самое пристальное внимание:
– Майн герр?
Не раздумывая особо, Бестужев подал ему свою визитную карточку – ту, с позолотой и самозванно присвоенным княжеским титулом. Пикантность в том, что карточка была исполнена на немецком языке, а в немецком «князю» соответствовал не менее чем «принц» – как и было напечатано. Портье был гораздо более бесхитростен, чем приснопамятный господин Глоац, к тому же и Бестужев сейчас был одет без того дурновкусья.
И потому воззрился со всем нижайшим почтением:
– Ваша светлость…
– Мой друг только что вошел к вам, – сказал Бестужев, отчаянно растягивая слова и грассируя. – Но я забыл его номер. Майо-ор…
– Майор Хаддок? – обрадованно подхватил портье. – Ну как же, ваша светлость, разумеется, он в семнадцатом…
– Благодарю, любезный, – кивнул Бестужев с видом заправского прусского юнкера. – Мне, эээ… налево или направо?
– Направо, ваша светлость!
Бестужев пошел в указанном направлении. Свидетель в лице портье его ничуть не огорчил – скорее наоборот, в этой ситуации свидетели могли оказаться весьма даже нелишними…
Он постучал, коротко и уверенно. Когда дверь стала приоткрываться, нажал на нее коленом, уперся рукой, отбросив хозяина номера внутрь, энергично вошел, закрыл за собой дверь и тщательно запер ее на два оборота ключа. И сказал холодно:
– Только не вздумайте, майор, орать какую-нибудь ерунду насчет грабителей. Вам огласка еще менее нужна, чем мне…. Я, если подумать, огласки и не боюсь вовсе.
Что-то в лице майора изменилось – очень уж многозначительно. «Да, конечно, ты ведь знаешь меня в лицо, сукин кот, – подумал Бестужев. – Ты меня мельком видел в пансионате… а скорее всего, и наблюдал предварительно со стороны, сердце чует, нашли способ меня тебе показать…»