Авантюристы Просвещения: «Те, кто поправляет фортуну»
Шрифт:
Казанова сумел понравиться Фридриху II, представ испуганным и покорным, мгновенно подлаживающимся к прихотливой монаршей воле, иными словами, сыграв роль женщины. С императрицей у него шансов не было. Подвел возраст: Екатерина II предпочитала мужчин от 25 до 30 лет, сорокалетних отправляла на заслуженный отдых. Фридрих II, разыгрывавший короля-воина и философа, принимал а саду Сан-Суси всех, кто искал с ним встречи; он не желал рекомендаций, полагаясь на свое умение разбираться в людях. Возможно, Казанова пустился с императрицей в ученую беседу о реформе календаря, памятуя о том, что разговор на сходную тему позволил Квинту Ицилию (Карлу Готлибу Гишарду) войти в доверие к Фридриху Великому, стать его советником и другом. Хотя еще больше желал он повторить свой парижский и берлинский успех — убедить монарха разрешить лотерею. Но встреча с Екатериной II в Летнем саду имеет иной смысл и иной исход. Это отказ от официального представления ко двору. На него венецианец рассчитывать не мог, ибо приехал под именем графа Казановы де Фарусси, прибавив титул к девичьей фамилии матери. Представить его, по этикету, мог либо посол (но венецианского посланника тогда в Петербурге не было), либо глава русской дипломатической службы. О приезде Казановы Н. И. Панин узнал сразу же, ибо по случайности в то же время пересек границу английский посланник Джордж Макартни и донесение о том пришло к нему на стол [626] .
626
Казанова пересек границу Лифляндии 10 (21) декабря 1764 г. — АБПРИ. ВКД. Оп. 2/6. Ед. хр. 3510. Л. 168, 172.
Но венецианец был уже не тот, что прежде: не из страсти брал он женщин, а ради ощущения власти. Его приключение с Шарпийон — не любовная баталия, а схватка самолюбий, война полов, как в «Опасных связях». В сорок лет он стал рассудительным, что на его языке значит: продаю и покупаю женщин. Не сердце говорит в России, а кошелек. Купив крестьянку, искренне полюбившую его, он перед отъездом переуступает ее богатому и старому архитектору Ринальди. Любовные письма, которыми Казанова обменивается с Жюли Вальвиль, напоминают юридический документ: «Я желал бы, сударыня, завязать с вами интригу. Вы пробудили во мне докучные желания, и я вызываю вас — дайте мне удовлетворение. Я прошу у вас ужина и желаю знать наперед, во что он мне станет» (ИМЖ, 590). Так в романах изъясняются в любви скупые стряпчие, комические персонажи второго плана. Платит венецианец комедиантке тем, что помогает правильно составить прошение и получить у императрицы дозволение уехать раньше срока и деньги. Когда Казанова сидит без гроша, то швыряется золотыми и тотчас получает взаймы, убедив всех в своем богатстве (эпизод с горничной г-жи Кайзерлинг в Митаве), но он въезжает в Россию с малыми деньгами, а покидает ее с пустыми карманами. Иронизируя над венецианцем Маруцци, своим соперником, мемуарист на самом деле говорит о своих затруднениях: «россиянки скупость почитают за великий грех и никому его не прощают» (ИМЖ, 580). Аббаты Жак Жюбе и Шапп д’Отрош, посетившие Россию до Казановы, распространялись о доступности россиянок; они описывали бани, где мужчины и женщины парятся вместе, как место разврата и истязаний: стегают вениками, жарят, выгоняют нагим на мороз — чем не ад (Жюбе поминает Страшный суд). В отличие от благочестивых французов, повествующих нередко с чужих слов и выдающих желаемое за действительное, Казанова удивляется, что в государевых банях никто не обращает внимания ни на него, ни на юную Заиру; ничто не напоминает пресловутые бернские купальни. Венецианец находит, что женщины в Москве красивей, чем в Петербурге, ибо «обхождение их ласковое и весьма свободное» (так же он описывает и государыню: «умела понравиться обходительностью, ласкою и умом» — ИМЖ, 582). Но чего добивается соблазнитель? — «чтобы добиться милости поцеловать их в уста, достаточно сделать вид, что желаешь облобызать ручку» (ИМЖ, 574). Список его побед в России куда как скромен: две парижанки, без особого успеха дебютировавшие на петербургской сцене, и купленная за сто рублей крепостная; итальянскую актерку он упустил, французскую девку презрел, ибо она находила деньги в карманах друзей (увы, как и он сам). Венецианца самого соблазнил юный офицер Петр Лунин.
В России, «где палку настолько почитают, что она может творить чудеса» (ИМЖ, 570), надо бить мужчин и женщин, чтоб заставить себя любить. Но венецианцу не удается справиться ни со слугой, ни с крепостной, напротив, они сами бьют и ранят его, внушают ему страх. Как же тогда совладать с императрицей, у которой, как пишет Казанова, «одна страсть — повелевать и удерживать власть» [627] .
Деньги для Казановы — жидкое золото, эликсир жизни, без него действовать не приходится. В Россию венецианец приехал с рекомендацией не к императрице, а к банкиру. Фридрих II уверил его, что так даже лучше, и Казанове понадобился год, дабы понять, что король посмеялся над ним. Ежемесячный пенсион, что переводит венецианцу Брагадин во все концы света, весьма скромен, и Казанова пытается увеличить его игрой, алхимией и прожектами. Но в картах он сталкивается с конкуренцией профессиональных шулеров, вдобавок русские не платят долгов. С лотереей тоже выходит промашка. Про царское искусство Казанова не распространяется, хотя рецепт златоделания он принцу Курляндскому сообщил. Вряд ли венецианец добился многого — судя по письмам Билиштейна, Казанова уехал, не попрощавшись с Мелиссино [628] , хотя в мемуарах он описывает великолепный фейерверк, который артиллерийский полковник задал во время его прощального ужина [629] . Роль советника особых дивидендов не принесла: не понадобился ни план реформы календаря, поданный Г. Орлову, ни проект разведения шелковичных червей.
627
Casanova G.Confutazione — HMV, III, 376 (note).
628
L’Interm'ediaire des casanovistes, ann'ee XIII, 1996. P. 40.
629
Казанова, видимо, по обыкновению объединил в рассказе два празднества.
В «Истории моей жизни» Казанова представляет свою неудачу как следствие общего правила: иностранец, свободный человек, не может преуспеть в России. Именно поэтому он растворяет Билиштейна в тексте «Истории моей жизни», чтобы его успех в 1765 г. не противоречил теории, не принижал мемуариста. Венецианец намеревался понравиться Екатерине II, стать ее фаворитом или секретарем: Казанова познакомился с Орловыми и с тремя кабинет-секретарями Екатерины II: И. П. Елагиным, А. В. Олсуфьевым, Г. В. Тепловым. Но дурные предзнаменования сопровождают приезд Казановы: заговорщиков-иностранцев императрица отослала, авантюристы всех мастей (барон де Сент-Элен, Даррагон, Кампиони) бегут в Польшу, где короновали Понятовского. Мемуарист рифмует свою судьбу с историческими событиями: если в Париж он приехал в день покушения Дамьена и его арестовали вместе с другими подозрительными лицами, то в Риге он якобы видел Екатерину II в день гибели Иоанна Антоновича. В Петербурге он примыкает к оппозиции: к графам Паниным и Чернышевым, он посещает опальную княгиню Дашкову. Не имея возможности ни служить, ни соблазнять, Казанова прячет те пружины, на которые нажимал, дабы преуспеть. Он ничего не говорит о своих масонских
В 1764 г. в Бранденбурге и Берлине, непосредственно перед поездкой в Россию, Казанова читает утопии Кампанеллы и Томаса Мора, «Новую Атлантиду» Ф. Бэкона — сочинения, которые затем использует в «Икозамероне». Россия для него — мир наизнанку, со смещенным временем и хронологией, где сеют яровые, а не озимые, как в Италии, где управляют огнем (печами), а не водой, как в Венеции, где рассчитывают не на хорошую, а на дурную погоду. Опять мы возвращаемся к теме неведомого мира, ждущего своего завоевателя и реформатора.
В своих экономических проектах Казанова предпочитает вести колонизацию не за счет привлечения иностранцев, в частности немцев, а поднимать хозяйство пустынных провинций. Его демографическая политика направлена на создание и развитие государства нового типа, с особыми законами. В мемуаре «О колонизации Сиерры-Морены» (Мадрид, 27 мая 1768), представленном графу Педро Родригесу Кампоманесу, он ссылается на аналогичный проект, поданный в России, и утверждает, что благодаря ему через три года «невиданное процветание» пришло на земли Саратова [630] .
630
Sur la colonisation de la Sierra Morena — HMV, II, 1183–1186.
Свою программу, развивающую тезисы физиократов, Казанова излагает языком, напоминающим о его увлечении алхимией. Поскольку от безлюдного края прибытку никакого, то населить его важнее, чем завоевать. Эту «божественную операцию», это «чудо» способно совершить земледелие, которое «производит людей» (еще раз вспомним об уподоблении земли, женщины и философского камня). Венецианец утверждает, что умеет распознавать почву, ухаживать за ней, исправлять ее недостатки. Поощряя хозяйство и ремесла, надо запретить селиться в колонии тем, чьи пороки могут породить леность, любовь к роскоши, болезни, распутство; надо следить, чтобы никто не возвышался над другими, дабы не нарушалось равенство. Жители обязаны трудиться (праздность наказывается, нищенство запрещается), дозволяются увеселения, одобренные законодателем. Когда развитие хозяйства создаст новое население, счастливое и процветающее, то можно позволить колонистам заняться интеллектуальной деятельностью, ибо только занятые люди счастливы. Казанова осуждает холостяцкую жизнь и предлагает меры для увеличения числа браков и повышения рождаемости. Венецианец судит с позиции властителя и потому закрывает вход в свое государство тем, кто похож на него, и устанавливает равенство рабов; когда утопические идеи начнет реализовывать Французская революция, он будет резко против.
Маску философа и законодателя сменяет обличье комедианта. Текст прячется и преображается вместе с автором. Мемуары превращают пребывание в России в бесконечный карнавал, непрерывный спектакль. Итальянские музыканты вводят Казанову в дома петербургской аристократии, актрисы скрашивают его досуг. Как всегда, мир кулис дает приют венецианцу. Виолончелист Даль Ольо посылает на смену себе в Россию того, кто некогда играл на скрипке в театре Сан-Самуэле; при отъезде, уже на границе Казанова встречает капельмейстера и композитора Галуппи, который возглавит придворную капеллу в Петербурге. Не только в мемуарах, но и в «Дуэли» вспомнит Казанова об этом невероятном свидании в трактире, затерянном в ливонских лесах, — и донесения рижской канцелярии подтверждают, что он не погрешил против истины [631] . Путешествие идет под аккомпанемент балов-маскарадов — один в Митаве, другой в Петербурге, ведь Казанова приезжает на святки, время ряженых и гаданий. Вся Россия в маске, от императрицы до статуй Летнего сада («На плачущей статуе было высечено имя Демокрита, на смеющейся — Гераклита, длиннобородый старик назывался Сапфо, а старуха с отвисшей грудью — Авиценна» — ИМЖ, 581). Праздник Богоявления и крещение младенцев в проруби описаны как варварское жертвоприношение (эпизод, заимствованный Казановой из книги X. Ф. Швана «Русские анекдоты», 1764). Столичные дворцы напоминают нарочно построенные руины, столь модные в ту эпоху. Упоминает Казанова и великолепный карусель, перенесенный на другой год, где русское дворянство должно было представлять древних витязей разных стран. Но в этой театральной стране Казанове нет места потому, что он принял имя матери-комедиантки, и слухи о его актерском прошлом и перемене имени разнесутся после его отъезда как в России, так и в Польше.
631
АВПРИ. ВКД. Оп. 2/6. Ед. хр. 3638. Л. 14.
Не сумев переделать русский календарь, венецианец изменяет хронологию мемуаров. Кольцевая структура сохраняется для всех тем: одна встреча с императрицей открывает повествование, другая завершает; первая вымышлена, вторая переработана. Персонажи аккуратно сменяют один другого: Заира занимает место Ланглад и Альбера, ее вытесняет Вальвиль и уезжает вместе с рассказчиком. На самом деле все события между собой не связаны, Альбер покидает Россию вскоре по приезде [632] , а Вальвиль пересекает границу через полгода после Казановы [633] .
632
«Санктпетербургские ведомости» печатают объявление о его отъезде 31 декабря 1764 г. (11 января 1765 г.) — 11 (22) января 1765 г. (№ 105 и № 1–3).
633
«Санктпетербургские ведомости» печатают объявление о отъезде Казановы 19 (30) августа — 26 августа (6 сентября) 1765 г. (жил он в доме купца Тулье на Большой Морской). А. М. Голицын подписывает паспорт «графу Якову Казанове де Фарусси» 1 (12) сентября 1765 г. Границу венецианец пересекает 15 (26) сентября 1765 г. («в Варшаву венецианской граф Яков Косанова де Фаруси»). — АВПРИ. ВКД. Оп. 2/6. Ед. хр. 3510. Л. 322. Жюли де Вальвиль проезжает Ригу, направляясь во Францию, 26 января (6 февраля) 1766 г. («во Францию находившаяся в службе при дворе Ея Императорского Величества французская комедиантка Жулия Валвиль»). — АВПРИ. ВКД. Оп. 2/6. Ед. хр. 3511. Л. 11.
Путешественники XVIII в. зачастую представляют дикие народы, в частности русских, как кочевников, разбирающих и перевозящих свои дома (так утверждал Франческо Локателли в «Московских письмах», 1736). Но именно Казанова кочует по России в дормезе, где он спит, ест, занимается любовью, принимает визиты, осматривает военные маневры. В Польше он продаст карету — она нужна ему только в России, где он боится покинуть передвижной дом и остаться беззащитным в царстве женщин.