Август Козьмины
Шрифт:
– Я даже не знаю ещё, как вас зовут.
– Могли бы догадаться, господин Немирович тире Данченко, – Константина Сергеевна.
– Константина – не женское имя.
– Ах, не женское? Скажите спасибо, что я вам не открыла своё настоящее имя. С вас пока хватит и этого.
– Ну, хорошо, К-константина, я зайду… У вас есть кофе?
– У меня всё ест, – медленно произнесла Козьмина, имитируя кавказский акцент. – У меня ест коньяк. У меня ест дудук. У меня даже ест бивший муж, да? Он даже иногда наведывается. Его зовут Рамал. Джигит необыкновенный.
– Ревнивый?
– Про
– А что случилось?
– Не хочу об этом, хватит. Ну, давайте. За знакомство… Так что же с нашей постановкой?..
Козьмина, выпив всю рюмку до дна, поднялась и прошлась по комнате. Затем остановилась, словно задумавшись о чём-то. Лицо её потемнело, плечи опустились, в глазах заблестели слёзы.
– Что с вами? – вскочил Немирович-Данченко.
– Поверили? – мгновенно ожила и усмехнулась Станиславская. – А зря. Я всего лишь вспомнила, как в детстве ушибла коленку. Мне было больно, обидно и одиноко. Вот. Я представила, что это случилось именно сейчас. Налейте мне ещё.
Выпила и продолжила:
– …А эти лунатики сегодня бродили по сцене, словно никогда в жизни не падали и не раздирали локтей и коленок. В зале хлопали гораздо натуральней, чем они играли, – закончила она, покачнувшись.
– Константина, что с вами? Вы, кажется, опьянели.
– Кажется.
– Вы выпили всего две рюмки.
– Я никогда ещё не пила алкоголь. Эта бутылка – для гостей.
– Ну, вы даёте! Я сейчас же уложу вас спать и пойду.
– Договорились. Вы не могли бы завести мои ходики?
– Хорошо-хорошо, пойдёмте, ложитесь… Вот так.
– Я не спросила ваше имя.
– Называйте меня Володей, раз уж я – «тире Данченко».
– Ладн-но, Володя. Скажите, вы меня уважаете? Вы мне благодарны за что-нибудь?
– Конечно-конечно. Укройтесь.
– Тогда будьте ещё так добры – перед уходом напишите мне записку «Спасибо, Коз… Константина» на листке от календаря за седьмое число и бросьте её в почтовый ящик.
– Обязательно. Я вам позвоню. До свидания, Константина.
Козьмина проснулась от тиканья ходиков.
Было уже позднее утро. Солнечный свет укоризненной и насмешливой волной заполнил всё пространство спальни. Одеяло горкой громоздилось на полу, на тяжёлых ресницах лежала тушь. Голова не болела, но мысли были какие-то обыденные, незамысловатые –
– Ромка, привет.
– Привет, одноклассница! Ты уже зарегистрировалась на «Одноклассниках точка ру» или ждёшь, пока изобретут внутренний компьютер? Как зарегистрируешься, будешь моим самым главным виртуальным другом.
– Слушай, как ты смотришь на то, если я в сентябре приду к вам опять поработать?
– Нет слов, Касьяныч! Рад безмерно! Приходи, когда созреешь.
– Спасибо.
– Касьяныч, ты только Таньке из отдела продаж не проговорись про прошлый раз.
– Я уже забыла про это. Не волнуйся.
– Ну, целую. Ждём.
«Тэ-э-экс. С этим оленем разобрались», – подумала Козьмина и набрала мамин номер.
– Алё, мамуля, я решила зайти к вам в гости сегодня вечером.
– Ой, как здорово, Людмилочка! Папа будет очень рад!
– Мама, ты ещё, пожалуйста, купи стиральный порошок для меня, а то я не смогу выбрать.
– Хорошо, Люлечка… Ой! Забыла! Папа-то у нас сегодня в вечернюю смену. Расстроится, если тебя не увидит. Знаешь, доченька, ты приходи в субботу, а порошок я куплю и занесу сегодня. Гляну на твою машину, заодно и постираю. Ты не волнуйся, иди по своим делам, я возьму ключ с собой.
«Как удачно и легко сегодня всё организуется», – сказала себе Козьмина. Она быстро оделась, выпила чаю и вышла из дома, втайне надеясь не встретиться в библиотеке с Никодимом и отдохнуть в одиночестве.
Козьмина прохаживалась вдоль стеллажей секции нот и музыкальной грамоты. Она разглядывала издания, всматривалась в нотные знаки, пытаясь заставить эти закорючки зазвучать. Они же всего лишь беззвучно позировали, корчились, выгибались, словно исполняли замысловатые фигуры непонятного ей танца. Шестнадцатые и восьмые резвились группами, взявшись за руки. Поодиночке, словно ирландские плясуны, солидно вытанцовывали четвертные и половинки. Целые ноты, эти большие белые сливы, не желали двигаться и лениво полёживали, отгородив для своей лени весь такт.
Козьмина взглянула на полосатую страницу исподлобья. Теперь ноты превратились в стираные тряпочки, висевшие на верёвочках и слегка покачивавшиеся на невидимом ветру. Тряпочки были прищёлкнуты прищепками диезов и бекаров, с них каплями бемолей стекала влага. Большой скрипичный ключ, словно свернувшийся узлом сторожевой удав, охранял всю эту стирку.
Козьмина немного наклонила голову. Так получалось проще всего: расправив побеги, сквозь жердочки рос виноград, раскинув лиги, словно усы, которые беспорядочно тянулись к жердочкам и гроздьям виноградин.