Август
Шрифт:
— Да?
— Не сказала бы, — повторяет Ане Мария, которая очень любит детей.
Поулине входит и выходит, подаёт еду, убирает грязную посуду, но, чтобы помогать на кухне, у неё есть Рагна, жена Теодора, а Рагна очень даже неплохая помощница. Поулине и сама при случае подсаживается за стол, съест что-нибудь сама, попотчует гостей — если, конечно, им по вкусу такое угощенье.
— Гляди, как я на него налегаю, — говорит Эдеварт, слегка улыбаясь. Он был нынче таким серьёзным и невозмутимым, таким
— И правильно делаешь, — сказала Поулине, — а то от тебя только и осталось что кожа да кости.
Йоаким:
— Да, он так исхудал, что я даже не сразу узнал его.
— И я не узнала, — подтвердила Осия. — Просто диву даёшься, до чего он стал длинный и тощий.
— Уж вот кого я не могла узнать, так это Августа, — вмешалась Лувисе Магрете. — В жизни не видела, чтобы человек так изменился.
Все сошлись на том, что с белыми зубами Август стал совсем другим человеком, к тому же он почти облысел. Гости ели и пили и порой высказывались насчёт Августовых зубов, просто удивительно, но с этими зубами он стал совсем другой.
— Зубы эти у тебя, верно, из Америки? — спросила Лувисе Магрете.
— Да.
— В Америке они что хочешь могут сделать! Взять хотя бы мою дочь, миссис Адамс, она велела сделать своим детям новомодный greek-нос.
— А что такое «грик»?
— Это такая форма носа, в Америке её называют greek.
И они завели речь о греческих носах, об их значении, и как они выглядят. Под конец Август договорился Бог знает до чего, рассказывая о носах, к которым приделан молоток либо пила.
Поулине перебила его:
— Да ты совсем с ума сошёл!
— Я? С ума? А разве не я повидал на этом свете великое множество разных народов? Мы были и в таком месте, где мужчины ходят нагишом, а у женщин в мочке каждого уха висит вместо серёжки пустая банка из-под сардин.
— Ха-ха-ха!
Захохотали все, Ездра и тот откинулся на спинку стула и хохотал, один только Эдеварт оставался серьёзным и даже не улыбнулся. Поулине толкнула его:
— Ты никак заснул?
— Заснул? Нет.
— Но ты сидишь и молчишь.
— А он всегда так сидит, — вмешивается Лувисе Магрете. — Иногда с ним очень даже скучно, — жалуется она.
Поулине неприятно, когда Эдеварта в чём-то укоряют, ей хочется, чтобы он был живой и весёлый, поэтому она продолжает свою речь:
— Ты мне лучше расскажи, почему ты так ни разу и не написал нам.
— Ты права, — отвечает он, — я и в самом деле ни разу не писал домой. Я, правда, собирался, но...
— А мы-то ждали, а мы-то спрашивали, нет ли для нас письмеца...
— Да мне вроде как не о чем было писать.
Йоаким вмешивается и урезонивает сестру:
— Не приставай к Эдеварту из-за
— Так вроде и пора уже...
Август пережидает, может, хоть сейчас Эдеварт заговорит? Нет. Тогда он сам говорит как бы к слову:
— А вам Эдеварт случайно не рассказывал, что он и сейчас не приехал бы, не будь меня?
Молчание.
— Потому что я все консульства перетряхнул, чтобы сыскать его. Тебе вроде бы два из них присылали телеграммы?
Эдеварт утвердительно кивнул.
Тут Август расхрабрился и спросил без тени смущения:
— А тебе, миссис Эндрюс, это известно?
— Нет, — отвечает Лувисе Магрете, — ничего мне не известно. Что делать, Эдеварт мне вообще ничего не рассказывает.
Поулине, по-прежнему готовая сгладить неловкость, спрашивает шутливо:
— Так, значит, ты ничего не рассказываешь своей жене? Очень мило с твоей стороны.
Эдеварт улыбается какой-то пустой улыбкой и отвечает:
— А мне думается, я ей про это рассказывал.
Но тут Августу приходит в голову, что его великие деяния по части консульств не вызвали должного одобрения, поэтому он снова возвращается к этой теме и спрашивает Эдеварта:
— Ты, верно, получил телеграммы из консульства в Канаде и в Мичигане?
Эдеварт утвердительно кивает.
— Так я и думал. Они там хорошо знают меня. — Но Август опять не слышит ожидаемых похвал, поэтому он заводит разговор о другом: — Между прочим, среди вас, землевладельцев, не сыщется кто-нибудь, кто продаст мне участок под строительство дома?
Молчание. Никто не желает рассуждать на эту тему, только Йоаким любопытствует:
— Ты что, хочешь строиться?
Август говорит, что подумывал об этом, если только заимеет подходящий участок. Пора бы и ему успокоиться и осесть на одном месте.
Наконец на его вопрос отвечает Каролус:
— Вот разве что Ездра что-нибудь тебе продаст.
Ездра:
— Я? Мне и самому-то земли не хватает.
— У тебя её больше, чем у всех нас. Да ты ещё и выгон у меня откупил, так что я остался почти без ничего.
Ездра молчит.
— Ну выгон-то мне как раз и не нужен, — говорит Август.
На это Каролус:
— А у Ездры всякая земля есть, и пахотная, и выгон.
— Это как же так? — взвивается Ездра, словно его пырнули ножом. Он раб земли, он земляной червь, он болезненно жаден на землю, он хочет иметь её всё больше и больше, и никогда ему не будет довольно. — Это как же так? — с жаром повторяет он свой вопрос. — Нам что, прикажешь распродать свою землю?
Август:
— Просто невероятно, если вдуматься. Возвращаюсь я домой после двадцатилетней отлучки и не могу купить себе пятачок земли, чтобы поставить на нём хижину и жить в ней.