Августовские пушки
Шрифт:
Командующим 1-й и 2-й армиями обоим не хватало двух лет до семидесяти. Фон Клюк, черноволосый, свирепый, выглядел моложе своих лет в противоположность фон Бюлову, который со своими седыми усами и припухшим лицом казался старше.
Фон Клюк, раненный в войне 1870 года и получивший благородную приставку «фон» в пятьдесят лет, был выбран перед войной на главную роль в будущем марше на Париж. Это его армия должна была стать головой молота на правом фланге, она должна была задавать скорость продвижения остальным войскам. Это она обладала самой большой ударной силой, имея плотность в 18 000 человек на милю по фронту по сравнению с 13 000 у фон Бюлова и 3300 у Руппрехта. Но, опасаясь разрыва между армиями, генеральный штаб решил, что фон Бюлову, находящемуся в центре правого крыла,
Бельгийцы действовали на нервы фон Клюку даже больше, чем фон Бюлов. Их армия, оказав серьезное сопротивление, сломала график немецкого продвижения и, взрывая железные дороги и мосты, срывала доставку боеприпасов, продовольствия, медикаментов, почты и т. п., заставляла немцев тратить значительные усилия, чтобы обеспечить тыловые функции. Местные жители блокировали дороги и, что было хуже всего, перерезали телефонные и телеграфные провода, нарушая связь не только между германскими армиями и генеральным штабом, но и между корпусами. Эта «чрезвычайно агрессивная партизанская война», как назвал ее фон Клюк, и особенно франтиреры-снайперы, стрелявшие по германским солдатам, выводили из себя его и командиров.
С самого начала вступления армии в Бельгию ему пришлось предпринять, по его собственным словам, «жестокие и непреклонные» меры, такие, как «расстрел отдельных лиц и сжигание домов», чтобы противодействовать «предательству» местного населения. Сожженные деревни и мертвые заложники отмечали путь 1-й армии.
19 августа после того, как немцы форсировали Жету и не обнаружили бельгийской армии, отступившей ночью, они обрушили свой гнев на Аэршот, маленький городок между Жетой и Брюсселем, он первый подвергся массовым казням. В Аэршоте было расстреляно 150 жителей. Количество жертв росло, к ним добавились те, которых расстреляла армия фон Бюлова на подступах к Арденнам и в Тамине, и 664 человека, убитые солдатами Хаузена в Динане.
Процедура везде была почти одинаковой. Жителей собирали на главной площади, мужчин в одной стороне, женщин — в другой. Затем отбирался каждый десятый, второй или все, в зависимости от каприза офицера, командовавшего экзекуцией. Их отводили на ближайшее поле или на пустырь за железнодорожной станцией и расстреливали. В Бельгии много городов, на кладбищах которых стоят рядами одинаковые памятники с надписью под именем: «Расстрелян немцами в 1914 году». К ним теперь прибавились и другие с той же надписью, но другой датой — 1944.
Генерал фон Хаузен, командующий 3-й армией, как и фон Клюк, считал, что «вероломство» бельгийцев, «умножавших препятствия» германской армии, требовало наказания «самым решительным образом и без малейших колебаний». В подобные меры входили «аресты заложников из числа известных людей, например владельцев поместий, мэров, священников, сжигание домов и ферм и казнь лиц, пойманных во время свершения ими враждебных актов». Большинство солдат в армии Хаузена составляли саксонцы, и вскоре «саксонец» стало синонимом слова «варвар».
Сам Хаузен не мог понять «враждебности бельгийского народа». Его каждый раз удивляло, когда он обнаруживал, «как нас ненавидят». Он жаловался на поведение семейства д'Эггремон, в чьем роскошном замке, состоящем из 40 комнат с садом, оранжереями и конюшнями на 50 лошадей, ему пришлось провести ночь. Старый граф ходил, «сжав кулаки в карманах», оба сына не явились к обеду. Сам хозяин на обед опоздал и хранил упорное молчание, не отвечая даже на вопросы. Так продолжалось до самого отъезда генерала, несмотря на то, что он приказал своей военной полиции не конфисковывать коллекцию китайского и японского оружия, собранную графом д'Эггремоном во время дипломатической службы на Востоке.
Германская карательная кампания не явилась спонтанным ответом на сопротивление бельгийцев. Она подготавливалась заранее, с обычной германской тщательностью и педантичностью и предназначалась для экономии времени и людей, во имя этого нужно было быстро приручить бельгийцев. Бельгийское сопротивление, потребовав оставить войска в тылу для его подавления, срывало планы.
Как только немцы входили в город, его стены начинали белеть заранее отпечатанными объявлениями, наклеенными на каждом доме и предупреждавшими население против «враждебных» актов. Наказанием для гражданских лиц, стрелявших в солдат, была смерть, как и за различные менее тяжкие преступления. «Любой подошедший ближе 200 метров к аэроплану или воздушному шару, будет застрелен на месте». Владельцы домов, в которых найдут спрятанное оружие, будут расстреляны. Все, кто укрывает у себя бельгийских солдат, будут отправлены на «постоянные» каторжные работы в Германию. Деревни, в которых будут совершены «враждебные» акты, «будут сожжены». Если же подобные акты произойдут «на дороге между двумя деревнями, к жителям обеих деревень будут применены те же меры».
Короче говоря, провозглашались следующие принципы: все наказания будут осуществляться без пощады, отвечать будет вся община, заложники будут взяты в большом количестве. Эта практика коллективной ответственности, которую так энергично осудила Женевская конвенция, поразила мир 1914 года, веривший в человеческий прогресс.
Фон Клюк сетовал, что применяемые методы «все-таки медленно действовали против причиняемого зла». Бельгийское население продолжало демонстрировать самую непримиримую враждебность. «Эти злостные акты со стороны населения сказывались на жизнедеятельности нашей армии». Карательные акции становились более частыми и жестокими. Мир узнавал о горящих деревнях, дорогах, забитых беженцами, расстрелянных мэрах и бургомистрах от союзных, американских журналистов и журналистов из нейтральных стран. Столкнувшись с запрещением Жоффра и Китченера о допуске журналистов на фронт, они собрались в Бельгии с первого дня войны.
19 августа, когда в Аэршоте, в 40 километрах от Брюсселя, прозвучали залпы, бельгийская столица была странно спокойна. Правительство покинуло город накануне. Флаги все еще украшали улицы, ярко вспыхивая на солнце красными и желтыми полотнищами. В свои последние часы бельгийская столица, казалось, расцвела еще больше, постепенно становясь тихой, почти мудрой. В самом конце дня увидели первых французов — эскадрон измученных людей и лошадей, медленно проехавших по авеню де-ла-Туазон-д'Ор. Спустя несколько часов по опустевшим улицам промчались четыре автомашины, в которых сидели офицеры в незнакомой форме цвета хаки. Брюссельцы удивленно проводили их взглядами, раздались возгласы: «Англичане!» Союзники Бельгии наконец-то появились, но слишком поздно. 19-го через город продолжал идти поток беженцев. Флаги сняли, население предупредили о возможной воздушной бомбардировке.
20 августа германские войска заняли Брюссель. Неожиданно на улицах появились эскадроны улан с пиками наготове. Они были предвестниками мрачного парада, невероятного по своей мощи и величию.
Он начался в час дня с серо-зеленых колонн пехоты, в которых маршировали выбритые солдаты, в начищенных сапогах и с примкнутыми штыками, сверкавшими на солнце. Затем появилась такая же серо-зеленая кавалерия с черными и белыми флажками, трепыхавшимися на пиках, как будто вернувшаяся из средних веков. Подковы бесчисленных лошадиных копыт, непрестанно цокавших по мостовой, казались способными затоптать все, что бы ни встретилось на их пути. За ними прогромыхали тяжелые артиллерийские орудия. Рокотали барабаны. Хриплые голоса ревели песню победы «Хайль дир им зигескранц» на мотив «Боже, храни короля». Они все шли, бригада за бригадой, колонна за колонной. Молчаливые толпы, наблюдавшие это бесконечное шествие, были поражены его завершенностью и единообразием. Затем, запряженные четверками лошадей, появились походные кухни. Разведенный в них огонь и изрыгавшие дым трубы произвели не меньшее впечатление, чем грузовики, оборудованные под сапожные мастерские. Сапожники за своими столами заколачивали гвозди в подметки, а солдаты, чьи сапоги находились в ремонте, стояли на подножках.