Авиценна
Шрифт:
На одно только он мог теперь надеяться — это на свою память. Оглядываясь на дни, проведенные в библиотеке, он чувствовал, что так крепко и прочно запомнил каждую прочитанную книгу, так ясно представлял себе основную мысль автора, что мог бы чуть ли не дословно восстановить ее. Но это прочитанную! А сколько осталось книг, до которых не успела еще дотронуться его рука!..
Дома, как и предчувствовал Хусейн, не спали и тревожились о нем, но тревога эта была несколько смягчена новостью, полученной Абдаллахом: младший брат эмира Исмаил ибн Нух, переодевшись в платье невольницы, служившей ему, бежал из Узгена, где его держали в плену караханиды.
В дальнейшем ни тщательные поиски, ни объявленная
…От печальных дум, связанных с общим положением бухарского государства, почти разоренного, раздробленного, обессиленного, от того горя, которое ему доставила гибель библиотеки, Хусейна отвлекала только работа.
Около двух лет назад, в тот период, когда Хусейн только начал пользоваться библиотекой Саманидов, два соседа семьи Сины почти одновременно предложили Хусейну написать несколько книг.
Один из заказчиков, старый Абул-Хасан ал-Аруди был любознательным человеком. Он объездил в свое время многие страны, встречался с большим количеством людей, прочитал множество книг, но всю жизнь его влекла к себе недоступная библиотека Саманидов. Едва узнав, что Хусейн получил туда доступ, он стал постоянно расспрашивать о ней юношу, даже сам тщетно пытался что-то писать с его слов. Его интересовало все, что касалось этого хранилища: и подбор книг, и их внешность, и их содержание. Предлагая юноше написать для него труд, содержащий все эти сведения, старик просил Хусейна вложить в рукопись те знания, которые тот почерпнул в библиотеке.
Абул-Хасан ал-Аруди, переживавший пожар, уничтоживший бесценное собрание, почти так же горячо, как Хусейн, говорил ему:
— Пусть хоть труд твой будет памятником почившим произведениям ученых! Я хочу, чтобы мы с тобой по мере возможности сохранили хотя бы основы знаний, погибших в огне. Пусть будущие поколения по твоей работе восстановят путь человеческой мысли. Пиши, сын мой! Если только хватит жизни, отмеренной мне аллахом, я размножу твой труд, собрав сотню переписчиков и художников. Пусть народ наш познает утраченное в огне…
Отношение Абул-Хасана к его работе поддерживало Хусейна. Он с увлечением работал над сборником, в котором рассказал обо всех науках, кроме математических, и который назвал «Собранное».
Память и здесь была основным помощником Хусейна. Он так легко излагал основные мысли ученых, словно они где-то были у него записаны.
Мир Хусейна в основном до сих пор все еще ограничивался чужими мыслями и чужими знаниями, почерпнутыми из каких-либо источников; он пока еще изучал, но ум его созревал, жаждал своего собственного опыта, накапливал факты, сопоставления, истины, нигде, ни в каких книгах не отмеченные и ведущие к важным и своеобразным выводам.
Первой такой попыткой передачи собственных мыслей и своих самостоятельных взглядов была работа для другого соседа, известного бухарского законоведа Абу-Бекра ал-Барки Он поручил Хусейну составить для него объяснение к книгам, посвященным фикху и толкованию корана.
Здесь потребовалось уже собственное мнение юноши, здесь впервые со всей отчетливостью он попробовал высказать свои взгляды на коран, шариат, адат, мусульманское законоведение и бесчисленные комментарии к ним. Так сначала возник огромный, чуть ли не двадцатитомный, труд «Итог и результат», а затем «Книга благодеяния и греха», посвященная вопросам этики.
Книг этих Абу-Бекр никогда никому не показывал и никому не давал списывать, очевидно боясь обнаружить, что новым взлетом своей славы законоведа и тефсира [19] он целиком обязан не своим знаниям, а таланту молодого соседа — двадцатилетнего Хусейна ибн Сины.
А Хусейн только посмеивался, выслушивая свои мысли, горячо излагаемые на диспутах Абу-Бекром.
Но как ни был погружен в работу Хусейн, жизнь все время его отрывала от книг. Слишком тревожное было время, чтобы можно было от него отгородиться, да и не таков был характер Хусейна. Занятия, рукописи, книги никогда не могли его надолго оторвать от людей, жизни. Тем более, что события развертывались самые горестные.
19
Тефсир — толкователь корана,
Тяжело заболел отец. Бухара, любимая Бухара, временно перешла в руки Исмаила Саманида, прозванного Мунтасиром. Перемена власти, как всегда, сопровождалась пожарами и грабежами. Это печально действовало на больного, заставляло его тревожиться, волноваться.
Пришел и тот день, когда, несмотря на все усилия сына, веселого, жизнерадостного, предприимчивого Абдаллаха ибн Сины не стало, а сам двадцатилетний Хусейн оказался главой большой семьи. Он, никогда не знавший и не интересовавшийся ценой барана, никогда не беспокоившийся о том, где покупают муку, давно забывший, куда надо посылать за овощами, а главное — благодаря отцу не задумывавшийся, откуда берутся деньги, должен был взять на себя множество забот.
Какое-то время Хусейн попробовал было служить, но в такой беспокойной обстановке от службы толку было мало, и он стал серьезно подумывать о том, что надо поискать для родных более спокойное пристанище, чем Бухара.
Проезжая по бухарским улицам, Хусейн замечал, как изменился за последние годы облик города. Как много выгорело старых деревянных домов в лучших частях города, а новые постройки возводились уже только из кирпича-сырца и глины, менее подверженных огню. Выше строились дувалы, отгораживающие жилье от внешнего мира, и во многих из них виднелись узкие щели бойниц. Бухара постепенно теряла характер открытого гостеприимного города, куда свободно съезжались путешественники и купцы со всех концов мира. Сейчас купцы побаивались за свои жизни и за свои товары и предпочитали ехать не в Бухару, а в Булгар, в Ургенч, в Самарканд. Даже свои, бухарцы, и те норовили вывезти все, что возможно, лишь бы не попало оно в руки кочевникам — огузам, караханидам или еще кому-нибудь, кто вздумает пограбить несчастную столицу.
Меньше было купцов — тише и беднее стали бухарские базары, неохотно работалось и ремесленникам, неуверенным в том, что завтра найдутся покупатели на их изделия.
Только в мечетях ни на один день не прерывались богослужения. Сладкоречивые столичные имамы в нарядных одеждах не переставали поучать жаждущих утешения и успокоения правоверных. По-прежнему толпы нищих осаждали богомольцев, по-прежнему пять раз в день муэдзины призывали мусульман к молитве.
Никогда еще муллы не держали себя так важно и независимо. Никогда еще не имели они такого влияния на светских владык. В кругах просвещенных бухарцев понимали, что иначе и быть не могло, что фанатичные караханиды и подобные им племена являются основной опорой багдадского халифа и ортодоксального сунитства, что сейчас самое время духовенству утвердить свое положение. Но это не избавляло от гнета ужаса. То одного, то другого из городских вольнодумцев кадии [20] посылали на плаху, но за их спиной все угадывали муфтиев и имамов, ополчившихся на ересь.
20
Дувалы — стены, ограды.