Аврора
Шрифт:
Мужчины чокнулись, выпили вино, потом Клаус поклонился и чинно удалился. Аврора крикнула ему вслед, чтобы он обязательно явился завтра и забрал бы ее ответы на письма. Она была довольна завершением сцены, которая вполне могла бы перерасти в трагедию, если знать, насколько властен, порывист и мстителен курфюрст. Правда, ее мучило сомнение: вдруг он только разыграл удовлетворение? Как понять это его возвращение в Дрезден на ночь глядя, когда она считала, что он проведет в Лейпциге еще несколько дней?
Как только дверь за Клаусом затворилась, она обернулась. Фридрих Август развалился на диване и следил за ней мрачным взглядом. Она поняла, что ее нерадостная догадка была верна: его не до конца убедила та ловкость, с которой она выпуталась из щекотливой ситуации. Поэтому, вместо того чтобы ждать ударов и обороняться от них, она первой перешла в наступление. Сложив на груди руки, она заговорила:
— После длительной разлуки я должна быть рада встрече. Но мне что-то нерадостно...
Он вскочил и навис над ней всем своим гигантским ростом. Меча глазами молнии, курфюрст загрохотал:
— Наконец-то откровенность, хотя слышать ее крайне неприятно! Так и знал, что вы меня не ждете. Хотелось бы знать, какую бы сцену я застал, если бы вернулся часом раньше?
— Сначала повеления, теперь оскорбления? Ваше высочество меня «балует»! Я не сомневалась, что вы убедились в невинности моих отношений с бароном Асфельдом...
— Не до конца...
— Тогда зачем было ломать комедию? Зачем было пить с ним, да еще произносить за него тост? Возможно, Ваше высочество не верит в такие глупости, но между мужчиной и женщиной дружба вполне возможна...
— Этот молодой человек вас любит.
— Как и я его... Похоже, канцелярия Вашего высочества не имеет представления об отношениях между государствами-соседями.
— Что за намеки?
— Намеки? Нет, Ваше высочество! Довожу до вашего сведения голые факты. После бунта, последовавшего за более чем скандальным пиром, курфюрст Ганновера отправил своего министра Платена, дворец которого сожгла толпа, в ссылку, заодно избавившись и от своей давней любовницы. Вы знали об этом?
— Знал, — буркнул он, отворачиваясь в явном смущении. Но смущение было недолгим: он снова впился в Аврору злобным взглядом. — Ваше положение при мне, насколько я понимаю, не обязывает меня день за днем уведомлять вас о моей внешней политике.
— Вот как? Тем не менее вы, случается, интересуетесь моим мнением. Что касается ганноверских дел, то вам известно, как сильно они меня занимают. Особенно я неравнодушна к адской парочке, посмевшей ограбить моего брата. И не говорите мне, что я не рассказывала вам вот об этой безделице! — Она указала на рубин. — Асфельд привез ее мне и вернул герцогине Целльской драгоценности ее дочери, которые он спас от пожара. Я надеялась, что вы постараетесь узнать о судьбе, постигшей моего несчастного брата Филиппа, но где там! А ведь он был вашим другом! Получается, что поговорка «С глаз долой, из сердца вон» очень даже справедлива? Как это недостойно!
И она бросилась к себе в спальню. Захлопнув за собой дверь, она упала на постель и разрыдалась. Не прошло и минуты, как рядом с ней опустилась на колени Фатима, прибежавшая с каким-то пузырьком и полотенцем.
— Успокойся, не надо плакать! — забормотала испуганная турчанка. — Мужчины, особенно властелины, ненавидят слезы... Умоляю, перестань! Ты станешь некрасивой...
Аврора приподнялась на локте и яростно прошептала:
— Знала бы ты, как мало меня это волнует! Тот, кто якобы любит меня, должен принимать меня такой, какая я есть. Он не султан, а я не одалиска, не кукла, не игрушка для его услад, лишаемая на время его отсутствия права подавать голос. Ступай и скажи ему это!
Сквозь слезы, затуманившие ее взор, она увидела, как Фатима пятится к двери и исчезает. Ее сменил принц, протянувший Авроре развернутый лист бумаги.
— Вытрите глаза и прочтите!
Аврора инстинктивно подчинилась, но, чтобы понять содержание письма, ей пришлось читать его дважды. Постепенно до нее дошло, что это — предназначенный для курфюрста вариант той же самой записки, что была подброшена ей:
«Вашему высочеству хочется удалиться от слишком надоедливой фаворитки, и это естественно. Менее естественно то, что вы оставляете ее на «вольном выпасе». Она спешит этим воспользоваться, принимая в подаренном вами же доме мужчин, которым там совершенно не место. Что ж, ее натуру не переделаешь, и в Германии найдется много тех, кто может это засвидетельствовать...»
Дочитав письмо, Аврора с отвращением отбросила его.
— Какая гнусность! — сказала она со вздохом. — Но возвращение Вашего высочества доказывает, что вы в нее поверили. Вот досада! Чтобы государь последовал подсказке какого-то труса, прячущегося под маской анонимности! Это ранит мое сердце. Подобный мусор следует сразу отправлять в корзину, не утруждая себя проверкой... Но вы, Ваше высочество, не побрезговали и проверили.
— И застал у вас мужчину!
Аврора безразлично пожала плечами и уселась перед зеркалом. Она была наделена редким умением плакать изящно, не уродуя себя.
— Раз так, то лучше Вашему высочеству последовать подсказке столь ценного корреспондента и предоставить мне и впредь вести распутную жизнь. Нынче вечером я слишком утомлена, чтобы препираться. — И она стала вынимать из волос заколки и булавки, удерживавшие прическу и вызывавшие головную боль. На плечи ей легли шелковые каштановые локоны.
— Это все, что вы можете ответить?
— Я полагала, что выражаюсь ясно, но поскольку вам еще не все понятно, то добавлю: я рада, что пошла наперекор вашим запретам. Почему? Да потому, что Клаус Асфельд своими слабыми средствами, одной своей отвагой сделал больше для возвращения мне душевного спокойствия, чем Ваше высочество со всем вашим могуществом!
— Разве я не обещал...
— Обещать легко, а вот сделать... Ваше высочество отличается щедростью на обещания и на подарки. Вашей щедрости нет предела, а вот с исполнением обещанного не все гладко.
— Напрасно вы меня оскорбляете!
— Теперь это уже неважно, ведь то блестящее посольство, которое должно было с оружием в руках узнать правду о судьбе моего брата, так никуда не отправилось и теперь уже никогда не отправится! Я уж не говорю о браке, которым вы меня как-то манили!